Мама, я – 300 - страница 3
– Еще бы!
– Умничка мой!
– Пить хочу…
Голос бодрый, кушает с аппетитом…
– Мальчики, обед! Дим, кушаем?
– Конечно!
– Ты мой хороший…
Он пытается улыбнуться, потрескавшиеся губы не дают. Смотрит прямо, мигает редко – ресницы тоже сгорели…
– Где мой Димка?
– На перевязку увезли…
Палаты, коридоры, глоток воды, быстрый залп из никотина, и обратно – с первого на последний. Ноги не сгибаются, ну и ладно, Бог с ними, привыкла уже…
– В триста пятой палате перестелить две кровати нужно…
– Девушка, можно кипятка, ТераФлю развести?
– Этому кушать нельзя. Ему только через трубочку…
Взгляд в каждую палату. Улыбаешься, хоть губы уже немеют. Есть не хочется, только пить, пить, пить… Три минуты на морозном, – никотин уже сам, как глоток свежего воздуха.
– Димки нет?
– На перевязке ещё. Там ребят очень много…
Домой надо – дома ждут, смирно, без претензий, но ждут, а вырваться не можешь: помощь подхватывается на ходу, падает на тебя, как пододеяльники с верхней полки шкафа. Ненавижу пододеяльники.
– Нет?
– Не привезли ещё…
– Он же не ужинал, как голодным моего мальчишку оставить…
С этажа на этаж, путаешься, где был и где должен быть. Все одинаково разные, и всем нужно помочь. Почти домой, но опять закружила коридорная суета…
– Привезли его… – догоняет парень на костылях.
– Лечу!
– Димка, солнышко моё, я же обещала покормить тебя…
Улыбается кончиками губ и ресниц.
– Что на перевязке сказали?
– Сказали, что поправляюсь!
– Дим, ну здорово же? Аппетит у тебя замечательный, правда, ужин остыл, пока ты катался…
– Ничего страшного!
Максимально бодрый, насколько позволяет острая боль.
– Дим, на десерт пюрешку яблочную?
– Конечно! Люблю сладкое!
На прощание мах рукой, и пожелание здоровья, через несколько дней здесь будут другие, но такие же мальчишки, которым нельзя не помочь. И все, и каждый, как один – родные…
Этажи
Несколько этажей – и везде мужчины: молодые, старые, спортивные и обычного телосложения, напрочь бородатые или с редкой полупрозрачной щетиной, глубоко женатые и откровенно одинокие. Но я не вижу мужчин, я вижу мальчишек, несмотря на возраст, или кем они были в той жизни – до СВО: студенты, рабочие, учителя, директора. Знакомая как-то призналась, что здесь нет симпатичных.
Я возразила: ты просто не смотришь на них, как на мужчин, ты смотришь на них, как на мальчишек, на ребят, на раненых, которым нужна помощь. Но мы всё равно улыбаемся, когда входим в палату, предпочитая спорить с моей Юлькой на тему, где же всё-таки нашли Чебурашку – в апельсинах или в мандаринах, перебивая их тяжёлые рассказы об обстрелах, ранениях и долгих часах ожидания эвакуации.