Дорога в тени
Данило ехал в Малиновку на старой кобыле, чьи рёбра проступали под шкурой, как клавиши разбитого органа. Его сопровождали трое помощников, выбранных Власьевым, – молчаливые, с лицами, обветренными до синевы, и глазами, в которых не было ни жалости, ни сомнений. Их звали Прокоп, Лука и Ефим, но Данило не пытался запомнить их имена – они были для него не людьми, а тенями, что следовали за ним, как вороны за падалью. Дорога, разбитая телегами и копытами, вилась через лес, чьи сосны, покрытые инеем, стояли неподвижно, словно часовые на страже могил. Ветви скрипели под ветром, и этот звук напоминал Данило шепот его собственных мыслей: «Ты идёшь предавать. Ты идёшь убивать». Он сжимал поводья так сильно, что кожа на ладонях покраснела, и молился про себя, но слова молитвы путались, как нитки в руках неумелой швеи. Крест на его груди, холодный и тяжёлый, бил по рёбрам в такт шагам кобылы, будто напоминая: Бог видит всё, даже то, что Данило пытался скрыть от самого себя.
Крест на пепелище
Когда они въехали в Малиновку, деревня встретила их тишиной – не той, что приносит покой, а той, что предшествует удару топора. На площади, у старого колодца, собрались жители – человек тридцать, не больше. Старики, чьи спины сгорбились от работы и горя, женщины, прижимающие к себе детей, и несколько мужчин, чьи руки всё ещё пахли землёй и смолой. Их лица были серыми, как снег под ногами, а глаза – пустыми, словно кто-то выжег в них всякую надежду. У колодца стояла телега, на которой лежала икона Богородицы, но её лик был закрыт грязной тряпкой, будто даже святые отвернулись от Малиновки. Данило спешился, чувствуя, как ноги подкашиваются, и шагнул к толпе. Его помощники остались позади, держа руки на саблях, и их взгляды, холодные и цепкие, шарили по лицам крестьян, выискивая тех, кто осмелится поднять глаза.
– Данило:
– Братья и сёстры… – начал он, но голос его был слабым, как тростник на ветру. – Я пришёл с указом… Присягнуть Петру Фёдоровичу…
Слова падали в тишину, как камни в колодец, и не находили отклика. Толпа молчала, но в этом молчании было больше, чем в любой молитве. Данило видел их страх, их усталость, их боль. Он видел вдову с младенцем, чьи губы посинели от холода, старика с обрубком вместо руки, мальчика, чьи босые ноги кровоточили на снегу. Он хотел сказать им правду, хотел крикнуть, что не верит в этого «царя», что его сердце разрывается, но за его спиной стояли Прокоп, Лука и Ефим, и их сабли были острее любых слов.