48 часов - страница 9

Шрифт
Интервал


– Ну, последнее, Олег, на минуточку, – просюсюкала Светлана, – только скажи, она красивая была?

– Обыкновенная, Свет, обыкновенная миловидная женщина со средней фигурой.

– И почему же ты женился на такой простушке, выгода была?

– Была, Свет, огромная выгода, я любил ее. Вот ведь ты лиса Патрикеевна, и не хотел, а все тебе выложил за милую душу. Надеюсь, только тебе.

– Можешь не сомневаться. Со мною умрет тайна твоя, – подмигнула Светлана.

Олег ехал в такси и думал о том, как ему повезло с работой. Как все постепенно налаживается и быт уже так не тяготит его, и нога пока не подводит. Протез был хороший, пожалуй, самый лучший, дед Ваня тогда велел брать самый лучший немецкий Ottobock и добавил, когда не хватило. И теперь Олег не жалел, что отдал все свои накопления сверх того, что не покрыла страховка.

Особенно тепло он думал о Бокове. Тот сразу дал понять Олегу, что у него полный карт-бланш, есть задачи и их надо решать в срок, все остальное никого в принципе не волнует. И действительно не вмешивался, а на рабочих встречах часто хвалил Олега и работу департамента. И тут мысли Олега перекинулись на Первого зама Председателя Правления. Не нравился ему этот человек. И не в том дело, что внешность тот имел скорее отталкивающую. Дело в том, что рядом с ним Олег чувствовал опасность так, что волосы на загривке вставали дыбом. Очень неприятный был человек, Вениамин Семенович: – Но, начальство, как говорится не выбирают, да и встречаемся мы изредка, даже не разговаривали ни разу. Ну а то, что раньше встречались, так это ни на что не влияет. Так, эпизод и не самый приятный, я бы на его месте постарался забыть. Скорее всего, так и есть, и, похоже, он меня не вспомнил. – Так думал Олег Кравцов и ошибался.

Часть 3.

Двое мужчин вольготно расположились в глубоких креслах, рядом горел открытый камин, дрова уютно потрескивали, чуть-чуть тянуло душистым дымком. Когда-то давно молодой Веня Драгунов, сидя в тесной комнатенке на продавленной панцирной сетке, которая лежала на двух ящиках и служила ему кроватью, мечтал, что кровь из носу, любой ценой, но выбьется в люди, заработает кучу денег и построит большой просторный дом, в котором обязательно будет открытый камин. И он, Веня, сын вечно пьяного грузчика из овощного на углу, голодный и в обносках Жеки, мальчика из хорошей семьи и по совместительству его лучшего друга с детсадовских горшков, будет единолично наслаждаться тишиной, теплом и покоем, и никто и никогда не посмеет помешать ему. И Веня выбился, и не просто в люди, он входил в узкий круг сильных мира сего. И теперь, уже Вениамин Семенович, он номинально числился Первым заместителем Председателя Правления холдинга-гиганта, а фактически Вениамин Семенович управлял целой индустрией. Путь его был долгим, и даже будучи напрочь лишенный всех тех качеств, которые делают людей людьми, Вениамин Семенович не любил вспоминать прошлое. Ни к чему это. Да, всяко бывало, но он не один такой, ангелов вокруг него нет, они так высоко не залетают. Иногда Венина мать, старенькая сухонькая еврейка-полукровка, которая, будучи учительницей музыки, вышла замуж за уже тогда сильно пьющего слесаря Сему Драгунова вопреки не то чтобы запрету, а обморочному ужасу матери и молчаливому презрению отца, часто говорила, глядя на сына задумчиво и с сомнением, что, если бы он не был так похож на своего деда, ее отца, она бы подумала, что Веню подменили в роддоме. А так ей отчасти понятно, в кого же он уродился такой Иуда рода человеческого – в деда, который всю жизнь прослужил в органах и помнил еще Берию. Веня только усмехался в ответ. А дед помог ему и помог крепко, особенно на первых порах. Помог связями, деньгами, когда Веня только наращивал обороты. Помог бесценной информацией. Однажды он пригласил Веню в кабинет и передал ему несколько старых папок, в которых были собраны сведения на таких людей, что Веня по началу обомлел, но лишь на мгновенье. А потом ему как-то легко подумалось, что и такая номенклатура тоже люди со своими слабостями и ничто человеческое им не чуждо. Только вот за некоторые подобные слабости простых и даже не простых смертных приговаривали к высшей мере.