в стае исправно посещающих воскресную службу волков… Но как хорошо!.. – в этом пронзительном одиночестве он не ожесточился, не загрубел… И даже напротив – привык улыбаться каждому дню своей широкой, белозубой улыбкой.
– Всё хорошо, месье Барнаба… – Я наложила последний шов и обернулась, давая понять ему, что больше не обижаюсь. – Вы, в целом, правы!.. – голос предательски сорвался, тем самым сведя на нет все мои попытки продемонстрировать беззаботность. Но я продолжила: – Не будь тигр его добрым другом, Эрпине и правда к этому времени был бы мëртв.
В этот миг укротитель издал очередной болезненный стон, и на жилете у месье Барнабы вдруг распустилась крупная каменная роза. Что-то ярко блеснуло в полумраке купе и упало на пол – плотные лепестки растения вытолкнули из ткани жилета фигурную брошь, которая до этой самой минуты с большим успехом ускользала от моего внимания.
Очевидно, это неприметное украшение было той единственной вольностью, какую допускала строгая форма проводника. Месье Барнаба поднял его с той быстротой, с какой поднимают лишь крайне драгоценную сердцу вещь; подышал на бляшку и заботливо обтёр еë о рукав сорочки… Кто знает, быть может, эта брошь перешла месье Барнабе по наследству? А быть может, он попросту купил еë на восточном базаре, в одном из колониальных городов, расположенных на маршруте, по которому следовал наш состав.
Бронзовая бляшка была выполнена в виде слоновьей головы, покрытой мелким восточным орнаментом. У животного не было бивней, и потому я сразу признала в нëм Elephas maximus, а то есть – бенгальского слона. (Не даром я всë-таки столько лет проработала помощницей ветеринара!) Такие слоны водились и в нашем цирке. Они отличались некрупными размерами и покладистым характером, и в отличие от Loxodonta africana – слонов саванных, – очень хорошо поддавались дрессировке.
К моему удивлению, проводник не стал избавляться от каменной розы – вероятно, посчитав её неплохим дополнением к своему наряду – и попросту переколол выпавшую брошку на другую сторону.
– У меня в друзьях тоже водится один слонёнок, – сказала я, – его зовут Бартоломью…
Месье Барнаба одарил меня душевной улыбкой, как видно, радуясь тому, что наша размолвка была так скоро забыта:
– В честь пророка Варфоломея?
– Нет. – Я закрыла ладонью глаз и понизила голос до хрипотцы, как часто делал Апсэль, пересказывая мне истории о своих любимых морских разбойниках – Чёрной Бороде или Барбароссе: – В честь бесстрашного пирата!