Ведмедь замотал огромной головой, давая понять, что ему надоело и уже не по нраву, когда о нем говорят так, словно сам Шэм где-то не с ними в походе и не везет их домой.
– С того, – успела вставить словцо Афи, – ты вспомни: говорила ведь, бескрайллион раз говорила! Когда ведмедь оборачивается и становится людышеподобным, он может говорить, и все его всенепременно понимают. Но стоит ему вернуться в свое истинное обличье зверя, и он лишь рычит, но зато мысленно соединяется со своим хозяином, но только с тем, кого сам таким выбрал. Уразумеешь?..
Снежные горные кряжи, то тут, то там словно бы вспуганные и кровоточащие красными стволами исполинских деревьев ципорусов, наконец изменились.
Кровавые ципорусы заменили незнакомые Хомишу редкие кусты и деревья. В отличие от пугающе красной коры, стволы и ветви новой растительности были обычного цвета.
Появилась живность. Изредка вспархивали мелкие пичуги из-под истончившегося слоя снега. Но они не пугали, ровно наоборот, они были признаками другой жизни и другого мира. Души путников на короткое время успокоились. Там, где цветут цветы и живут птицы, вроде бы и зла быть не может. Но зло уже начало пожирать Многомирье, как скусный пирог, сразу со всех сторон.
Путники чуяли это. Новые звуки и ароматы заставили их уши насторожиться, а носы – щупать воздух. И Хомиш, и Лапочка, и Шэм вытянули шеи и крутили головами по сторонам. Шэм даже немного приободрился и ускорился, а Хомиш принялся прислушиваться к деревьям и разглядывать местность.
– Хо-о-омиш, не отставай, – оглянулась на него Лапочка. Хомиш встретился с ней глазами. Муфлишка смутилась и улыбнулась.
Ты уже понял наверняка, мой дорогой читатель, нужно ли говорить? Это была улыбка совсем другой Лапочки.
От ее прошлой беззаботности и красоты остались огромные пронзительные глаза, ресницы-опахала, волосы, падающие милыми завитками на впалые щечки, очаровательной формы личико и прелестные губки, все еще кривливые и пухленькие.
Ее милого очарования не смогли испортить ни болезненная ножка, ни время, проведенное в страшнейшем месте Многомирья, ни голод, ни холод уходящего белоземья.
Она смотрела на муфля. Хомиш перестал вертеть головой, вернул свое внимание Лапочке и улыбнулся в ответ, словно уверяя, что милейшая прелесть муфлишки все так же при ней.