Да, да, мой дорогой читатель, радость можно отыскать даже в самые морочные времена. И пусть улыбки в минуты встречи не светятся лучезарным светом. Не заставляют смеяться и танцевать кафуфлю. Но существа Многомирья находили эти поводы новым видом счастья.
Норны в такие моменты, по своему обыкновению, щетинили тушки и кувыркались, надеясь поймать сверкающую пыльцу. Куда там… Не та это радость, чтобы переливаться.
Переливается предвкушение светлого и легкого, а пыльца радости морочных времен тяжела и неярка.
Каждый найденный под развалинами или где-то вдали от жилищ муфель был доброй новостью. Для того норны сбивались в стаи, и жужжали, и лепетали, и носились по Многомирью. Благодаря их стараниям, каких только муфлей не было теперь в деревне Больших пней.
И в этот день ожидалось прибавление. Норны уже успели с утра оповестить: «Муфли идут! С одной стороны – из деревни Кривой осины, с другой – из деревни Рыбаков».
Мамуша Фло ожидала идущих, сидя на ступенях храма Радости. Крепкие стены выстояли, но на месте, где раньше блистательно и горделиво переливалась витражная купольная крыша, щерился осколками провал. Вместо разноцветных окон зияли темные дыры, а дверь из казьминного дерева, вся изрытая шрамами и глубокими порезами, была молчалива, лишь тягостно вздыхала в спину сидящей муфлишки.
Сгорбленная фигура Фло Габинс выглядела жалко на фоне рухнувшего былого величия. Она и сама была как мрачная часть разрушенных жилищ, как надломанная часть храма, как разбитый яркий купол, как упавшие и погасшие храмовые напольные семисвечники.
Дверь из казьминного дерева и хотела бы что-то сказать своей храмовнице, но не могла. Дверь просто делала вид, что спит, иногда тяжело приоткрывая правый глаз и проверяя, здесь ли еще страдалица. Но что там дверь… Все осторожно нынче разговаривали с мамушей Фло. Деревенские увидели ее на храмовой площади лишь несколько дней назад. До того затворницей она сидела в своем жилище. Спросишь, мой дорогой читатель, сколько ж дней? Кто ж их считает в такие времена, те дни.
Никто тех дней не считал.
Ночами она плакала, вечерами стряпала из того, что могла найти, на всю деревню, а днем все же муфли захаживали к ней по надобности сами. А надобности в такую пору были у всех, вот только Фло Габинс и ее стряпня не могли нынче никому помочь, как и собственной утрате. И это было еще одной непереносимой тягостью, ползущей, что ядовитый змеекус, по израненным улочкам деревни.