–Да, нормально, спасибо.
–Давай карточку. У тебя которое занятие уже?
– Шестое, – ответила она, протягивая ему карточку, слегка помятую в уголках.
–Угу, кивнул он, – просматривая записи, – так…Оля, автодром у нас в какой стадии, что не получается? – он поднял на неё глаза.
– В гараж криво заезжаю, на эстакаде глохну периодически, – пожала она плечами.
– Ясно, сейчас проедем круг и выясним, пристёгивайся. Согрелась хоть чуть-чуть?
– Ага, – довольно улыбнувшись, ответила она.
По дороге Владимир успел расспросить её, почему она вдруг перевелась с другого филиала. Оля ответила, что переехала в этот район, и туда теперь неудобно ездить будет, вот поэтому и попросилась сюда поближе к дому, чтобы с работы успевать на теорию. В карточке он прочёл, что ей двадцать шесть лет, хотя на вид она была не старше Леры или Наташи из его группы, которым было по девятнадцать. Худенькая, невысокого роста, тёмные густые волосы собраны в хвост на затылке, карие глаза с пушистыми ресницами, мягкий овал лица, правильные черты, и ямочка на подбородке, изящные, как у пианистки, кисти рук и тонкие пальцы, внешность не броская, но задержать взгляд хотелось, чтобы рассмотреть.
Выяснил, что она работает в менеджером в салоне сотовой связи, хотя и закончила институт по юридической специальности. Больше пока ничего вытащить из неё не удалось. Не то чтобы Владимир страдал от избытка любопытства, просто привычка такая у него была: на первом занятии составить себе своего рода психологический портрет ученика, чтобы понять, какой к нему нужен подход, насколько легко человек идет на контакт, восприимчив ли к замечаниям, которые он вставлял между вопросами о жизни, работе, может ли одновременно держать на контроле несколько моментов. Иногда, конечно, ошибался в своих выводах, не без этого, но чаще угадывал.
Оля Владимиру в целом понравилась: достаточно уравновешенная, ответственная, вежливая (сам не зная, почему, он не терпел девушек, которые без конца сыпали ругательствами, или того хуже, матерились через слово, пожалуй, только Лапина не раздражала своей манерой, но Лапина – это, скорее, исключение). Он, конечно, сам не был идеальным в этом плане, прекрасно пользовался великим и могучим, но выражаться позволял себе либо при разговоре с самим собой, когда никто не слышит, либо только при мужиках, возможно, поэтому и от других того же требовал, а может, просто воспитание свою роль сыграло: у них дома никогда ни дед, ни отец не позволяли себе нецензурно выражаться при женщинах и детях, да и вообще, редко повышали голос, но при этом могли очень строго высказать или даже просто посмотреть так, что хотелось спрятаться пониже под стол, пока взрослые не забудут, чем он провинился. А мама всегда говорила, что нужно уметь человеку объяснить словами, без крика, но так, чтобы он чётко понял. Вот, может, благодаря этому из него и получился такой неплохой педагог, ну еще и своего рода талант имелся.