Свинцовые облака повисли над самой водой. Казалось, будто Зевс мечет перуны и грохочет громом со всех сторон. Запахнув гиматии, путники со страхом ожидали окончания шторма.
Леократ бормотал молитву, целуя фигурку Ахилла. Келейст происходил из Ольвии Понтийской, неоднократно участвовал в Панэллинских играх на Ахилловом Дроме, поэтому почитал героя как покровителя моряков.
Харисий сидел молча с остановившимся взглядом. Видимо, тоже читал молитву Зевсу или Посейдону, только про себя. Геродот, с бледным лицом, мокрый и продрогший, обращался ко всем двенадцати олимпийцам сразу. Он махнул рукой и на товар, и на казенное серебро, лишь бы остаться в живых.
Эллины просидели в рубке до рассвета. Плотно прижавшись друг к другу, то проваливаясь в дрему, то просыпаясь от тряски и холода. Со страхом ожидая, что вот-вот мачта сломается и рухнет им на голову.
В ночном мраке подсвеченные луной гребни волн сверкали, словно омытые дождем самородки в отвалах Лаврийских копей. Тускло, таинственно, зловеще.
Буря улеглась так же внезапно, как и началась. Снова послышались похожие на пронзительный смех крики чаек. Харисий был доволен собой, потому что корабль выдержал удары стихии только благодаря тому, что доски обшивки были предусмотрительно скреплены металлическими нагелями.
Мачта и парус остались на месте. Однако несколько амфор, несмотря на то, что еще в Пирее Геродот обложил их войлоком, от сильной качки треснули. Когда галикарнасец расшнуровал навес, на него пахнуло густым травяным духом. Мед растекся по днищу, смешавшись с набравшейся за ночь морской водой. Под ногами болталась густая липкая патока.
Но на этом злоключения путешественников не закончились. Харисий, теперь уже в растерянности, стоял рядом с рубкой, вглядываясь в закрытое облаками небо. Он безуспешно пытался сквозь косматую серую пелену различить хотя бы одно утреннее созвездие.
Потом мореход посмотрел по сторонам. Не увидев на горизонте ни единого паруса, он понял, что непогода разметала флотилию по Карпафийскому морю. Теперь корабль плыл по чужим водам в полном одиночестве.
Утром третьего дня после бури на горизонте выросла какая-то гора. Харисий долго и подозрительно вглядывался в нее, а потом недовольно мотнул головой:
– Это точно не Крит, не Кипр и не Финикия.
– А что? – с потерянным выражением на лице спросил Геродот.