Геродот понимающе улыбнулся. После Египта он пристрастился к посещениям афинских домов терпимости – диктерионов. В притворно страстных объятиях диктериад нетрезвый историк забывал про тупую боль в сердце, которая накатывала на него каждый раз, когда он думал о Тасуэи.
Сходить к харимту? Да запросто. В конце концов, он мужчина, самец, изголодавшийся за время плавания по самке, животное с налетом хорошего воспитания и способностями к литературному творчеству. Тем более, что задание Перикла в Финикии можно считать выполненным.
«Решено, завтра иду в храм Астарты, – подумал Геродот. – А в Библ поплывем через день на рассвете».
2
Геродот отложил палетку Мнемхотепа только поздним вечером.
Свернутое в трубочку донесение он всунул в футляр из твердого самшитового дерева. Потянулся, расправил плечи, допил воду из фляги. Все, что галикарнасец узнал в Пелусии, Тире, Аке и Сидоне о персидских флоте и войсках, было переписано на папирус твердым, аккуратным почерком, чтобы Перикл не ломал голову над донесением своего разведчика.
Теперь можно подумать о заслуженном отдыхе. Представив себе, какие удовольствия ждут его в храмовом диктерионе, Геродот улыбнулся. Детям он ничего на словах объяснять не будет, достаточно махнуть рукой в сторону берега, после чего соединить два указательных пальца и изобразить губами поцелуй.
К священному участку перед храмом Астарты галикарнасец добрался только после заката. Астартеон оказался уменьшенной копией святилища Мелькарта в Тире. Такой же величественный, покрытый резными кедровыми панелями, окруженный ореолом факельного сияния. Только колонны по обеим сторонам двери на этот раз были из черного камня.
Фриз из розеток, похожих на цветы астры или маргаритки, карниз с выкружкой, капители колонн в виде бутонов лотоса – архитектурные детали храма говорили о том, что в его возведении участвовали египетские мастера. На коричневых стенах желтели круги света от смоляных факелов.
Из-за каменной стены священного участка в сумерках темнели острые верхушки погребальных стел. С диких финиковых пальм грустно свисали пепельные бороды засохших листьев, словно деревья скорбели по закопанным под стелами жертвам.
Весь храм светился. Над кедровыми дверями тоже горели факелы. На галикарнасца строго смотрели две сидящие слева от входа статуи. В одной из них он узнал верховного бога финикийского пантеона – четырехглазого и четырехкрылого Эла, которого эллины считают своим Кроносом. Другим, судя по поверженному у его ног семиголовому змею, был его сын Баал-Хаммон.