Оказавшись в закрытой секции, я сразу ищу глазами Соню. Она всегда здесь. Когда она подходит ко мне. В её глазах светится доброта и легкое смущение, которые мгновенно располагают к себе.
Но есть в ней что-то особенное, почти ненормальное, что делает её такой непредсказуемой и завораживающей. Иногда её поведение кажется странным, как будто она видит время через уникальную призму. Напряженная и не всегда уверенная в своих силах, она притягивает внимание внутренней красотой и страстью к нашему делу.
Её энтузиазм заразителен, и после общения с ней остаётся ощущение вдохновения. Соня всегда делится частичкой внутреннего мира, полного часовщицкого искусства.
– Тесс?
– Соня.
Мы обнимаемся, как давние подруги, хотя на первый взгляд кажется, что наши отношения искренние, за этой видимой простотой скрывается некая недосказанность. Мы не подруги, но это не мешает нам наслаждаться встречами, даже если они порой кажутся обманчивым приятельством.
– Как давно не видела тебя.
– Я тебя тоже, – улыбаюсь, разглядывая её старушечье платье и безразмерную шерстяную кофту крупной вязки. – Кажется, лет пять-шесть.
– Точно. Когда ты вернулась в Питер?
– Месяц назад. Ты же знаешь, умер папа, – говорю, решив не вдаваться в подробности. – И дела. Похороны. Всякие хлопоты.
Её лицо искренне омрачается, и она вздыхает.
– Такая огромная потеря. Я думала, ты не захочешь жить с семьёй. Говорят, ты больше…
Верно, заниматься делами с Палмером и терять проценты от наследства мне не хотелось.
– Слухами земля полнится. На самом деле ничего не меняется, – усмехаюсь, подразумевая неизменный порядок вещей в наших кругах. Всё остаётся постоянным: часовщики ненавидят хранителей, хранители презирают священников, а последние ненавидят всех, включая обычных людей.
– И не говори, – отзывается она с горечью. – Точно!
Мы стоим у картотеки, такой же стародавней, как сам зал. Он дышит безмолвием, пронизанным электричеством. Стальная картотека, хранительница бесчисленных судеб часовщиков, в своём безразличии ожидает момента, когда заветный секрет будет раскрыт.