– У меня руки затекают и немеют пальцы, завяжи спереди, – сказала я охранику, не надеясь на понимание.
– Не положено, – повторил он свою, видимо, излюбленную фразу.
– Я пить хочу и есть, – сказала я мужчине, проверяя, какие мои просьбы он выполнит.
Я вернулась обратно, а работник принес поднос с кухни и дал мне выпить воды из стакана.
– Ты моя нянька, – улыбнулась я от такой абсурдной ситуации, но мужчина ничего не ответил, разламывая котлету и засовывая её мне в рот. Видимо, ему и самому не доставляло удовольствия со мной возиться.
– У фепя нет чуфстфа юмофа, – сказала я с набитым ртом, тщательно пережевывая пищу, чтобы не подавиться.
– Не положено, – ответил парень, и уголки его губ немного дрогнули в сторону улыбки.
Меня бросало из стороны в сторону, как маятник, от мыслей «всё пропало» до «я обязательно выберусь», но, когда я вспоминала о маме, сердце затапливало болью. «Неужели я просижу здесь последние дни её жизни?» – думала я. Она быстро смирилась с диагнозом, а я не могла. Я забывала о нем, расслаблялась, потому что психика не может так долго находиться в эмоциональном упадке, но память заботливо подкидывала мне информацию, как уведомление в социальной сети, и я снова пускалась в саморазрушение. «Может, мне нравится боль?» – спросила я себя, уже сидя на мягком ковре. «Может, я заслужила?» На 11-й раз охранник пришел задумчивый и, отвязав меня от дивана, без моего спроса, закинул меня на плечо и понес к лифту. На первом этаже меня посадили в каморку с камерами видеонаблюдения, где сидел второй охранник.
Я их уже различала. Тот, что приходил ко мне постоянно, был светловолосый и светлоглазый, лет тридцати, его костюм напоминал офисный, но без бейджика и с рацией на поясе. Второй, видимо, смотрел за камерами, открывал ворота, пока его коллега был на обходе, он был лысым, и по возрасту лет 40, был крепче и явно умнее, потому что сам не стал подниматься ко мне, чтобы кормить с ложки. Обычная дедовщина, как бывает в любых коллективах. Мне никто ничего не объяснял, зачем я здесь и почему. Мне не говорили, когда меня выпустят, не говорили, когда меня вернут наверх или не вернут вовсе.
– Ну сейчас-то можно развязать мне руки? – спросила я, смотря на лысого.
– Не положено, – отбрыкнулся он.
Видимо, в этом доме было положено только на меня и на моё мнение, и предмет, который был положен, – это часть мужских гениталий.