И когда старуха проковыляла в переулок и скрылась из виду (не углядел, как вдруг пропала), сорвалось с языка:
– В последний раз! Эх, Гутя!
В ответ забасил толстый голос уборщицы, прерываемый учащённым сопением и свистом, вылетавшим из мясистого рта.
– Чё ты… скуксился-то? – Подперев бока руками, уборщица прикрикнула на него строго: – Не робей, дед! Смотри на жизнь проще…
Рядом зашуршала швабра, отвоёвывая занятую им территорию, и Палыч побрёл в палату. Он сразу лёг на кровать и, повернувшись к тусклому вечернему окну, стал ждать своего окончания…
И вдруг словно внутренний винтик открылся в нём, стравило наружу ржавую жижу, как в старом полубочье, закисшую от долгого стояния. Опухоль сошла, жёлтая кожа обтянула кости, а там отменили системы. За какие светлые дела явилось ему с неба отпущение? Когда все ходы-выходы были заказаны, когда сам уверовал в березняки, а старуха, поди, надраила ботинки гуталином!
* * *
– …Огурчики солёные, сало, капустка с подвала! – зашумели старухи, зашуршали плащами. Лязгнула стальная плашка на двери магазина…
Навещая, старуха ссуживала ему мелочь на буфет. Старик же денег не тратил, бережно хранил в коробке из-под камфорного спирта…
У водонапорной колонки Палыч надавил металлически скрипнувший рычажок, и струйка воды брызнула в его сухую ладошку. Вода была холодной, из дальних недр стремилась наружу по железному горлу, и пить её он убоялся, а лишь смочил лицо и голову. В сандалию завалился камешек и бренчал.
С жадностью уловил старик запахи бензина, натягиваемые ветром из гудэповских гаражей. В ремонтном цехе стучали в чугунную рессору.
Под окнами конторы вжался в стену жёлтый, потравленный дождём снег. Торчала из сугроба приставленная к крыше лестница, исклёванная дождями до рухляди. А под крышей, во всю давно не белённую стену, тянулась красными ностальгическими буквами советская установка, искусно подновлённая к нынешним майским праздникам:
Если будут дороги, значит, будет и жизнь!
Заручившись поддержкой ГУДЭПа, старик вытряс из сандалии камень и, утолкнув обратно в котомку высунувшееся на волю бутылочное горлышко, степенно поковылял по тракту – чтобы жить.
6
Крупный уголь старуха берегла для зимы. Затопив печь дровами, она нашвыряла несколько совков околышей, а вскоре заметалась по кухне: из установленного над печкой бункера местного отопления вскурился сухой обжигающий пар.