А если олени пропадут, как и ездовые собаки, тогда что? Ездовых собак надо возрождать заново. Раньше их всему миру поставляла Чукотка, а теперь собак самих надо завозить на Чукотку, в Якутию. На север Камчатки тоже надо завозить. О юге говорить нечего – юг обойдется и без собак, там и так хорошо – пароходы, машины, летающее, грохочущее, дымящее железо.
На Аляске каждый год устраивают собачьи гонки, первый приз семьдесят тысяч долларов, приглашают туда и наших, Иннокентия, например, тоже приглашали, а выставлять оказалось нечего – дельных собак нет, исчезли псы, трудяги ездовые перемешались с дворовыми и бродячими бездельниками и хамами, выродились – ко всему этому надо возвращаться снова. Думали люди, что железо, бензин и крылья им все заменят, а оказалось – не все.
Отрезав себе немного вяленой лососины, Иннокентий проверил, нет ли где в разрезах червей, а то черви эти чуть ли не от пыли заводятся – стоит только сесть мухе на пластину юколы, как через два дня в мясе, в ложбинках-разрезах заводятся шустрые белые куколки, жирные, вызывающие омерзение; зубами Иннокентий отщипнул ровную скибочку мяса, съел словно конфету. Юкола была хороша – вязкая, нежная, чуть сладкая, Иннокентий в этот раз, когда готовил рыбу, в соль чуть сахара добавил – мясо от сахара было не таким соленым, оно и нежнее и хранится дольше, сахар, оказывается, помогает мясу сохраняться лучше соли.
Зачерпнув ложкой ухи из котелка, Иннокентий подул на нее, съел, с удовольствием почмокал – уха получалась хороша. И юкола была хороша.
Он быстро поужинал. На олешека не оглядывался, хотя тому надо было бы дать хлеба. Впрочем, не все олени едят хлеб – не знают, что это такое. Петров неожиданно ощутил в себе беспокойство – под сердцем возникла глухая сосущая тревога, озабоченно подумал – не заболел ли он?
Самое худое дело – заболеть в тундре, когда находишься один, без напарника. Под мышками у него сделалось холодно, потек противный острекающий пот. Иннокентий не был трусливым, слабым человеком – он никогда не уходил от опасности, наоборот, всегда разворачивался к ней лицом, если ее чувствовал, то двигался навстречу – и чем быстрее сталкивался с ней, тем было лучше, а тут происходило что-то другое, незнакомое ему. Сердце сдавило, мир съежился, увял до малых размеров, словно бы вся округа – тундра с водой, с заплеском и мелкими, мельче кустов, карликовыми березками вместилась в спичечный коробок, а он в этом коробке – мошка, он меньше мошки… Иннокентий медленно поставил остывающий котелок к ногам и обернулся.