, пересекли в середине XIX века океан, дабы обрести в здешней пустыне землю обетованную, присоединившись к мормонам. Они оказались среди первых белых поселенцев в Сент-Джордже, залитом солнцем и покрытом пылью месте посреди пустыни Мохаве, в долине на стыке плато Колорадо и нагорья Большой Бассейн. Там ее дед с бабушкой поставили навесы, вырыли колодцы для полива, а сами спали в открытых повозках. Родители Гортенс относились к первому поколению родившихся в Сент-Джордже белых колонистов. Ее отец Гектор отличался внушительной внешностью – рост 186 см, темные вьющиеся волосы и густой низкий голос, – а мать, Элла, была миниатюрной женщиной с серьезным взглядом и тонкими чертами лица. Семья, где росло шестеро детей, жила в построенном своими руками глинобитном домике, который каждую весну после дождей приходилось ремонтировать.
Гектору никак не удавалось толком устроиться в жизни, он работал то в кузнице, то на лесоповале, то на фермах, а то и вовсе уезжал искать золото в Неваде или наниматься на стройки в Лос-Анджелесе. В 1910-е годы дорог вокруг Сент-Джорджа становилось все больше, люди все чаще заезжали сюда на машинах. Туристы любили там бывать – угрожающие вот-вот рухнуть вниз огромные валуны на вершинах скалистых гор, лабиринты глубоких песчаниковых каньонов, заросли особых местных маргариток, целые чащи тополей – то, что позднее станет частью национального парка Зайон. Пока Гектор отсутствовал, Элла пыталась добыть средства, чтобы прокормить детей, – сдавала комнаты туристам. Гортенс было 19 лет, когда Гектор связался с бутлегерами, снабжавшими виски индейцев в местной резервации. Его арестовали и выпустили под залог в 600 долларов (около 19 тыс. в сегодняшних ценах). Спустя год дело закрыли за недостатком улик, но Элла все равно была уже сыта по горло такой жизнью. Она подала на развод и нашла себе другого мужа. Гектор же (которому позднее ампутировали ногу, поскольку он пренебрег советами врача и покинул больницу раньше, чем следовало) полностью утратил связь со своими отпрысками.
Гортенс была средней из шести детей в семье[16]. Вспоминая сестер, она называла их красавицами, а себя считала неказистой – «непослушная рыжая грива, с которой не справлялись никакие щетки и расчески, ехидная веснушчатая мордашка»[17]