Она была мертва. Одета так, будто собиралась на танцы. Ее нашли на спине, растянувшуюся на траве, как будто ее не убили, а просто она убивала время.
Я стоял у задней дверцы рядом с Джо и натягивал латексные перчатки. На заднем дворе толпились люди. Шел снег. Мне почему-то вспомнился тот указатель на въезде в город. Вот тебе и добро пожаловать.
Она лежала у дерева. Не спрашивайте, что это было за дерево. Большое, бурое, всё в цветочках. Белые лепестки. Рейчел бы, наверно, знала, как оно называется.
Неподалеку уже собралась небольшая толпа. Парни в чиносах из каких-то департаментов. Из каких – я не спрашивал, потому что было наплевать. Такие парни всегда тут как тут, когда случается похожее убийство. Бюрократы, им нет до жертвы никакого дела. Что тут объяснять, вы и сами знаете. Мы подошли ближе, и я все понял. В глазах у них, в том, как они разговаривали, опустив головы, как затягивались, глядя на нее сверху вниз, – во всем чувствовалась отстраненность. Будто она дурно пахла. Как будто она сама была во всем виновата.
Я пошел за Джо через двор, а он повернулся и сказал, мол, бери все на заметку. Я кивнул. Подумал, что он меня проверяет. Что ж, этот способ ничем не хуже других. Я не волновался. Мне было все равно, что он обо мне думает. Некоторые говорят, что я эмоционально замкнут, но люди много чего говорят. Одна женщина как-то назвала меня мудаком, и думаю, она была права.
Мы подошли ближе, и парни повернулись к нам. Я увидел обнаженную руку на свежем снегу. Неестественно белую.
– Кто это с тобой? – спросил у Джо один из них. Кто именно, я не заметил.
– Это Томми Ливайн, – сказал он. – Прошу любить и жаловать.
Я обвел их взглядом – они смотрели на меня с извращенным удовольствием, которое даже не потрудились скрыть. Джо сунул в рот сигарету и махнул мне – мол, подойди. Я стал протискиваться в центр круга. Они расступились, но пройти все равно было трудно. Чье-то нарочно выставленное плечо, кофейный запашок, несвежее дыхание. Я все же пробился, и она предстала передо мной во всей своей гротескной красоте. Я стоял над ней, и вся эта сцена напоминала ритуал какого-то племени.
Черная туфля, модная, но только на одной ноге. Бежевые колготки. Тонкое черное платье и тонкий кожаный поясок. Ноги раскинуты, руки подняты над головой, кисти скрещены. На шее – темное, тяжелое ожерелье из синяков. Светлые волосы, длинные, вьющиеся на концах. Молодая, лет двадцати пяти. Если бы убийца оставил ей глаза, она была бы даже хорошенькой. Черт, ну вы же видели фотографии.