– «Афганку»? – спросил пацан
– Ага. Коробок. И пусть щедро сыпет, а то пизды дадим, – добавил Пельмень. Жмых кивнул и, сунув деньги в карман треников, умчался за заказом. Гвоздь вытащил из холодильника начатую сиську «Регира» и поставил на стол.
– Угощайтесь, пацаны.
– Не, я пас, – поморщился я, когда Зуб протянул бутылку мне.
– Спортсмен? – улыбнулся Пельмень.
– Не. Мамка опять голову выебет, если с запашиной приду.
– Ну, хозяин-барин, – кивнул Зуб. – Короче, в десятый пацан один перевелся. При деньгах…
Пока Зуб рассказывал об очередном лошке, которого можно потрясти на деньги, я слушал молча. Пока я был здесь на птичьих правах. Да, пацаны повели себя гостеприимно, но для них я так же был пока никем. Уважение еще следовало заслужить. Это каждый понимал прекрасно. Одно дело дать пизды однокласснику и отстоять честь, и другое, вписаться во что-то мутное, показав, что ты свой. Поэтому и приходилось помалкивать.
Жмых вернулся через пятнадцать минут, принеся не только требуемое, но и две сиськи пива. Правда вернулся он не один. С ним пришла незнакомая мне темноволосая девчонка, тут же вызвав оживление у Пельменя и Мукалтина. Последний, никого не стесняясь, схватил девчонку за руку и притянул к себе.
– Мара, – шепнул мне Зуб, с завистью глядя, как Мук тискает грудь девчонки. – Сиповка местная.
– Оно и видно, – кивнул я. Сиповками на районах называли тех, кто давно уже разменял невинность, позволив копошиться в мохнатом сейфе всем, кому хочется. В жопу ебать они тоже позволяли, из-за чего ценились в каждой компашке. Я к таким близко не подходил. Сказывалось и воспитание, и брезгливость. Кто знает, сколько хуев перепробовала Мара до нашего знакомства. Интуиция подсказывала, что много.
– А это кто? – спросила она, оторвавшись от похотливого Мукалтина и посмотрев на меня.
– Новенький. Ровный пацан, – пояснил Пельмень, готовя траву.
– Симпатичный, – манерно протянула Мара, скользнув по мне слишком уж откровенным взглядом.
– Глохни, а? На малолеток потянуло? – рассмеялся Гвоздь, помогавший Пельменю. – Он, поди, пизды еще не нюхал.
– Не-а, не нюхал, – осклабился я. – Там отовсюду твоя рожа торчит…
Гвоздь, изменившись в лице, поперхнулся и заржал так громко, что в ушах зазвенело. Мукалтин и вовсе покатился по дивану, хватаясь за живот. Только Пельмень позволил выдавить ехидную улыбку, а в глазах его блеснула сталь.