– Как вы себя чувствуете, Кирилл? – спросила она, борясь с желанием прервать сеанс. Что-то в рождающейся картине заставляло её кожу покрываться мурашками.
– Я… не знаю, – голос Кирилла звучал отстранённо, словно он говорил из глубины сна. Капельки пота выступили на его висках, несмотря на прохладу в кабинете. – Образы приходят сами. Я просто позволяю руке их фиксировать.
Кирилл продолжал писать, добавляя к центральной фигуре окружающие детали. В верхнем углу картины он изобразил странный символ – стилизованный ящик с приоткрытой крышкой, из которого вырывался дым или туман. Елена узнала классический образ ящика Пандоры, но в исполнении Кирилла он выглядел тревожно современно.
А затем она заметила это – крошечную дверь, почти незаметную, спрятанную в складках тела лежащей женщины. Дверь располагалась там, где анатомически должно было находиться сердце. Приоткрытую дверь.
– Расскажите, что вы рисуете, Кирилл, – мягко попросила Елена, стараясь не нарушить состояние творческого транса.
– Церемония… – пробормотал он, не прекращая работу. – Они наблюдают за инициацией. За трансформацией.
– Кто они?
– Семь… – его рука на мгновение замерла, а затем начала быстро дорисовывать задний план. – Семь архетипов. Семь грехов. Семь ключей.
Профессиональная часть сознания Елены регистрировала символы, пока что-то глубинное, интуитивное протестовало против происходящего. В словах Кирилла звучала странная уверенность, будто он не фантазировал, а описывал что-то реальное. Она сделала ещё одну заметку: «Числовая символика, возможные религиозные мотивы».
– Что это за символ? – спросила она, указывая на изображение ящика Пандоры.
Кирилл посмотрел на холст так, словно не понимал, как этот символ там появился.
– Ключ, – произнёс он наконец. – Ключ к самым тёмным желаниям.
Внезапно его движения стали более судорожными. Кисть скользила по холсту быстрее, почти хаотично, добавляя дымку, тени, какие-то неясные формы на заднем плане. Дыхание Кирилла участилось, на лбу выступили капельки пота.
– «Кто видит дно души, тот сам становится бездной», – неожиданно процитировал он изменившимся, более низким голосом. – Они перепишут тебя. Они всех перепишут.
Елена напряглась. Фраза звучала как классический параноидальный бред, но в контексте терапевтического сеанса могла быть проявлением глубинного страха потери идентичности.