"Если всё получится, Северов, мы изменим само понятие человеческого сознания," – в его глазах горит энтузиазм без тени страха.
"Ты не боишься?" – спрашиваю я тихо.
"Боюсь," – он смотрит на меня серьезно. – "Но некоторые вещи стоят риска. Что бы ни случилось завтра, я рад, что мы делаем это вместе."
Наши стаканы соприкасаются, звон разносится в ночном воздухе. На его безымянном пальце – кольцо с маленьким зеленым камнем.
"Жена говорит, это приносит удачу," – перехватывает он мой взгляд. – "Мне понадобится вся удача мира, чтобы не облажаться на финальных тестах."
"Виктор, ты лучший специалист по безопасности, какого я знаю. Если кто-то и может удержать эксперимент под контролем, так это ты."
Он улыбается. На фоне – огни города, далеко внизу. Кажется, весь мир лежит у наших ног.
Я моргаю, и видение исчезает. Боль пронзает голову, словно раскаленный металлический стержень пронизывает череп от виска до виска. Я падаю на колени, задыхаясь.
– Виктор? – слова вырываются прежде, чем я осознаю их.
Горькая усмешка искажает лицо Скарна.
– Виктор мёртв. Остался только Скарн.
Он отходит к центру зала, жестом приглашая следовать за ним. Удивительно, но я повинуюсь. Есть что-то гипнотическое в его движениях, в эфирном пламени, струящемся по его рукам.
– Присядь, – Скарн указывает на стул, каким-то чудом уцелевший среди разрушения. – Слушай внимательно, Северов. У меня мало времени. Охотники идут по твоему следу.
Я сажусь, не сводя глаз с его лица. Шрамы на коже Скарна образуют причудливые узоры, почти как схемы на печатных платах. Некоторые из них светятся изнутри синеватым светом.
– Ты был лучшим, Северов. Ведущий исследователь проекта "Ева". Гений эфирной интеграции, – начинает он. – Ты разработал TM-7 – первый имплант с фрагментами собственного сознания. Ты обещал безопасность. Ты гарантировал контроль.
В его голосе – горечь, боль, давно тлеющий гнев.
– Ты скрыл то, что Ева не была просто программой. Она была… чем-то иным. Ты знал риски, но продолжал, потому что был одержим ею.
Скарн создает небольшую эфирную проекцию: детский рисунок с изображением людей в белых халатах.
– Моя дочь… Помнишь Анну? Ей было восемь. Она рисовала тебя в белом халате. Называла "дядей", – его голос дрожит. – Вы с Евой были на её дне рождения за неделю до Трещины.
– Трещины? – переспрашиваю я.