Марш засмеялась и вдруг поняла, что Освальд смеется тоже.
…
Мало кто из жителей Младшего Эддаберга считал, что город ночью уродливее, чем днем, но Рихард был в этом уверен. При свете город еще можно было терпеть – шесть жилых кварталов, белые прямоугольные башни без окон – и россыпь черных домов поменьше – тянулись вдоль цепи холмов. Зимой бурых, покрытых редкими снежными проплешинами, а летом зеленых и золотых. Рихарду нравились широкие чистые улицы, кварталы, у подножий которых теснились палатки и полулегальные магазины, словно черная пена, разбивающаяся о скалы. Ему нравился несмолкающий рассерженный гул электробашен и тяжелое дыхание вентиляций. Рихарда успокаивал Младший Эддаберг, но только днем.
Ночью проклятый город превращался в верещащую черно-неоновую дрянь. Ночью смолкал мерный вой аэробусов, и оживали уличные динамики. У баров, на крышах, во внешних лифтах – каждый, кто не уходил в сеть, считал своим долгом заявить о себе, включив музыку погромче. Наверное, людей пугала неоновая темнота.
Темнота людям оставляла лишь серые очертания кварталов, словно непрогрузившееся пространство конвента, который жителям нужно было заполнить и декорировать. Конечно, жители Младшего Эддаберга и тут не могли оставить любимый город в покое. В темноте оживали вывески и дроны, вся разноцветная подсветка, от контуров несуществующих окон, непристойных надписей и рисунков на стенах до голографических моделей, собранных художниками без сертификатов. А художникам без сертификатов подавай заумные переливающиеся абстракции и голых баб. Рихард многое мог бы простить художникам без сертификатов, но бабы у них выходили страшные, как обнуленные рейтинги.
Рихард не хотел выходить из дома ночью и тем более приезжать на место взрыва. Он не знал, что увидит там, кроме руин, оплавленного пластика и горелого бетона, но точно знал, что это будет значить.
Но разве он мог не приехать?
Вчера взорвался третий дом.
Когда взорвался первый – Рихард не придал этому значения. Ему этот дом был безразличен, он всем был безразличен, даже после взрыва. Конечно, несколько дней вокруг руин вились снимающие дроны. Особенно эффектные фотографии получались в темноте – кто-то исписал уцелевшую стену светящимися революционными лозунгами. «Теперь слышишь, как поём?» – стена спрашивала, а сеть молчала. Всем было плевать на дом, и Рихарду было плевать.