Тут осталось идти, всего ничего, – метров триста. Дойду!
Несколько бесконечных минут припадая на левую ногу, Стивен хромал по дну оврага. Он не испытывал никаких иллюзий по поводу своего состояния. С каждой минутой оно будет все хуже и хуже, а боль все сильнее и сильнее. Сможет ли он вытерпеть?
А может ну ее к чертям эту экспедицию? Он упрямо тряхнул головой, разбрызгивая во все стороны капли пота и похромал дальше. Почему меня никто не обгоняет, неужели я так сильно отстал? Сейчас он кое-как доберется до МАЗа, а вся рота уже давно там. Ждут только его – вечно отстающего слабака. И недовольный капрал, хлестнет стеком по лицу и заставит отжиматься, а противные мерзкие рожи сослуживцев будут скалиться и отпускать обидные сальные шуточки.
А сил уже совсем нет…
Стивен сжал зубы и побежал. Со стороны, возможно, этот бег выглядел смешно и нелепо из-за хромоты, но машина приближалась. Гораздо медленнее чем хотелось бы, но ведь и бежать совсем недалеко.
А потом случилось непонятное, – перед Стивеном веером вспухли фонтанчики пыли от пуль.
Стрельбы, похолодел он от ужаса, так вот почему вокруг никого нет! Я на линии огня. Стивен чертыхнулся и упал на землю, прикрывая голову руками. Этого просто не может быть! Неужели командование не сумело согласовать время прохождения отборочного испытания и стрельбы курсантов? Ну что же там, в штабе, совсем олухи, сидят?
Потом он сообразил.
А почему нет? Вполне в духе командования. О минах предупредили, а вот о проводимых стрельбах – позабыли. Или, наоборот, специально согласовали, как дополнительный уровень сложности.
Приподнял голову прислушиваясь, стрельба прекратилась.
Нет, этого не может быть. А как же оцепление? А предупреждающие знаки? Он же ничего не заметил. Тут дело в чем-то другом.
Он обернулся назад и увидел того, кто стрелял…
Петр Иванович выжал сцепление, подмигнул напарнику Мишке и дал полный газ. Тяжелый МАЗ как африканский слон трубно заревел, слегка дернулся, и набирая скорость плавно покатил по бездорожью пустыни. Начинало темнеть, видимость становилась все хуже и хуже, а проклятый Юпитер острой иголкой ввинчивался в левый глаз. Петр уже привычно сощурился, насвистывая популярный в его далекой молодости мотивчик. Неимоверно хотелось спать, однако, виду он не подавал, многолетняя привычка скрывать собственные чувства.