Вечер опускается преждевременно, серый, угрюмый. Собирается совет – мужчины, крепкие и угрюмые, женщины с детьми покуда теснятся ближе к церкви. Никто не говорит прямо, но страх с каждой минутой становится злее.
Я стою у самой крепкой стены, ощущая, как невидимые руки подбираются к вороту. В этот час я впервые вижу его – княжего представителя, знатного княжича, присланного с надеждой удержать порядок и сыскать истину. Имя ему – Ратибор.
Он появляется без обычной роскоши, без боевой свиты, без золотых медалей и алого плаща. Лицо его бледно, как месяц в полувзлете, глаза – холодные, утомлённые. И все же есть в его поступи отчётливый след власти, тяжести жизни, которую не разделяет никто из кривоборских.
Он молод – это видно по острой линии скул, по волосам, что ещё не тронуты сединой, по позе, в которой скрывается и усталость, и то, чему в простом селе не найти названия: оберегающая гордость, склонность к быстрому презрению, но вместе с тем и болезненная, выученная сдержанность. На нём простая, выцветшая рубаха, штаны, покрытые пылью, но вся его фигура, даже поза – будто нечто выкованное из холода и железа, таящая силу и опыт невидимых подвигов.
– Я – Ратибор, – сказал он, голос спокойный, гулкий, в котором не было ни сочувствия, ни угрозы, – вас здесь понял бы каждый третий, а я и вовсе чужой, однако не клеймите никого без проку. Дети исчезли – это беда для всех, не для одной ведьмы.
Мгновение казалось, что воздух вокруг него стал гуще, что даже прохладный ветерок, затесавшийся в щели между избами, затих, слушая, как он назначает стражу и поручает какие-то короткие распоряжения старосте и смелым мужикам. Он говорил так, что людям приходилось слушаться, не потому что хотели этого, а потому что не умели идти против уверенного в голоса после большой беды.
Я стояла, сплетая пальцы так, будто ещё немного, и мои костяшки затрещат, разлетятся серебряной пылью. Слово «ведьма» редки произносилось, но тяжело, будто в нём по крупице отмеряли и страх, и стыд. Староста держался рядом со мной, поддавшись привычке защищать своих, но в глазах его жила и усталость, и горечь, и ясно вычерченная мысль, что дни мои в этой деревне после такого слуха сочтены. Старые грехи и былые благодати забываются, когда великая беда стучится в двери.
– Ты ведьма? – спросил Ратибор так просто, будто спрашивал, не идёт ли дождь.