– Ах ты, сука! – кричит Андрей.
Он догоняет ее на улице. В кромешной темноте двора он валит Марту в траву, прижимает к земле своим мощным телом и держит до тех пор, пока она не успокаивается. От нее приятно пахнет ванильной сладостью. Ей идет этот запах: нежный, девичий – не к месту подмечает Андрей.
Перестав сопротивляться, Марта жарко и тяжело дышит ему в лицо:
– Живот! Мне больно! – хрипит она.
Опомнившись, Андрей вскакивает на ноги и рывком поднимает девчонку с земли. На какое-то мгновение они оказываются лицом к лицу. Даже в темноте Андрей видит, что эта прыткая, дерзкая девчонка смотрит на него с нескрываемой ненавистью.
Нет, она просто так не успокоится. Будет пытаться сбежать снова и снова.
Не такая уж она и тихоня, как показалось ему на первый взгляд. И вовсе не серая мышь, наоборот, очень даже хорошенькая – длинные темные волосы, большие, выразительные глаза, разрумянившиеся от борьбы щеки, миловидное личико.
Она вдруг морщится от боли, сгибается пополам и стонет. Ему ничего не остается, как подхватить ее на руки и нести обратно в дом. Она легкая, почти невесомая, несмотря на то, что беременная. Худенькая, хрупкая, и живот еще совсем небольшой.
Андрей заносит девушку в дом, поднимается наверх и осторожно кладет ее на кровать. В комнате по-прежнему темно, и он щелкает выключателем, затем поворачивается к ней лицом. Марта смотрит на него пристально, с ненавистью. Глаза ее горят яростным огнем.
– Что ты намерен со мной делать? Скажи сразу! Будешь насиловать? Мучить? Или, может, сразу убьешь?
Ее тонкий голос переходит на визг, и это выглядит глупо. Лучше бы она и дальше молчала. От ее слов Андрей приходит в бешенство. Лицо его кривится в яростной гримасе. Она бледнеет от страха, глядя в его дикие глаза, отползает по кровати к стенке.
Андрей сжимает кулаки и выходит из комнаты, громко хлопнув дверью.
– Да! Изнасилую, замучу, а потом убью, – кричит он ей из коридора, зная, что она услышит каждое слово, а потом зло бубнит себе под нос, – Дура! Идиотка!
Он невероятно зол на эту несносную, глупую девчонку. Неужели он так страшен, что его можно принять лишь за насильника и убийцу?
Подойдя к зеркальной поверхности встроенного шкафа, он скептически осматривает себя. Ну, оброс слегка. Ну, не следит за одеждой. И что теперь? Называть его за это насильником? Идея запугать ее принадлежала Игорю, а виноват во всем оказался он.