Наплясавшись до изнеможения, гости угомонились, малость протрезвели на воздухе, расселись на скамейки в специально сделанных во дворе из чурок и тесин беседках, завели проголосные песни. Мой отец, дядя Немнон и дядя Максим выкатили на ограду бочонок и стали угощать гостей: мужикам подавали хмельное пиво, а женщинам «травянуху». Тут и гармонист сразу отутовел[43], вылез из-под крыши. Опохмелившись, взял в руки гармонь.
Все оживились. Сначала-то пели обрядовые, свадебные песни, потом уже стали петь всякие, какие пойдут на ум. Пели и «Двенадцать часиков пробило», и «Во кузнице», и «Окрасился месяц багрянцем», «Златые горы».
Я осмелела, спрыгнула с заплота и спустилась во двор. Заглянув в кухонное окно, я увидела там Феклуху и в дом зайти не решилась. Страшно хотелось есть. Боясь, что меня выгонят со свадьбы, к столам я не пошла. Пришлось возвращаться домой, но дома кроме хлеба ничего не было. Схватив краюху, не теряя зря времени, я выбежала за ворота, чтобы не пропустить веселье.
Возле колодца стояло несколько женщин. Бабка Комариха говорила Домне, Филипповой жене:
– Ну уж, Мочеганята и пируют! Уж веселятся! Вон какие у них бабы-то песельницы да танцорки!
– С добрыми мужьями живут, чё им не петь, не плясать, – тяжело вздохнула Домна, – я вот грешна, свету не видела со своим. Горе одно! Ни ты в люди, ни к тебе люди… Одна срамота да посмешище! В сиротстве росла… Теперь – муж никудышный… Так и до смерти мучиться буду.
Позавидовали бабы, повздыхали и разошлись, а веселье продолжалось своим чередом.
В ту осень у дяди Немнона пришёл из армии младший сын Александр, красавец-парень. Пахомовские девки все были без ума от пригожего солдата. Поздно вечером, на втором дне свадьбы, молодёжи надоело быть среди стариков и пожилых людей. Взяли гармониста и пошли гулять по деревне. Со всеми была и наша Люба с подружками Анной Комаровой и Лизой Кочуриной.
Когда всей ватагой с песнями шли по берегу, на завалинке дома Кузнецовых сидел сам глава семьи, Еварест Иванович. Анка Комарова, поравнявшись с ним, во всё горло запела частушку: «Огород не городили, не забили колышка! Нас с милёнком разлучили – не взошло два солнышка!»
Кузнецов только плюнул, махнул рукой и ушёл в ограду, Анна Корниловна выглянула в окно. Люба потом дома говорила, что им с Лизой было очень неловко из-за нового Анкиного фортеля. Развесёлая компания дошла до полевых ворот, завернула обратно, но у Кузнецовых уж и ворота закрыты, и даже в окнах никто не показывается – Анке, стало быть, и петь больше было некому.