– У тебя рука, у меня – голова болит… И я, знаешь, от пули и от осколка не уберёгся, тоже хлебнул военного-то лиха. Но придётся ехать, сама наша жизнь-нужда заставляет!
– Я уж всяко прикидывал, – закончил разговор Перегрин, – продать своё пожительство[10]– большого ума не надо… вон сколько теперь вятских к нам едет. Да ведь они, вятские, недаром – «люди хватские», не нам чета: и денежные, и мастеровые – кто пимокат, кто портной… Зыряне[11] вот тоже… Каждый не одно ремесло знает!
Панфил принял окончательное решение – перебираться на хутор. Уборка хлебов из-за зарядившей непогоды шла плохо. Жнецам приходилось работать и в моросящий бусенец[12], и даже в проливной дождь. Полёглый хлеб прорастал на разбухшей от влаги земле, ноги вязли в грязи. Когда с уборкой, наконец, управились, Панфил с ребятами поехали рубить лес и строить на месте будущего хутора новое жильё.
Красный лес новосёлам был отведён неподалёку, в Пахомовском бору. Для начала срубили небольшую конюшню, внутри сколотили нары, поставили железную печку. Стали жить и помаленьку строиться дальше.
В мае 1925 года семья Панфила уехала из Харлово, продав пожительство приезжему – вятскому пимокату Павлу Ивановичу Гоголеву.
Когда читатель станет знакомиться с главами повествования о годах моего детства и юности, пусть помнит: своими воспоминаниями с ним делятся сразу два человека. Один – это пятилетняя сельская и хуторская девчушка-несмышлёныш из далекого, не всегда радостного, но милого прошлого. Другой – чуть ли не через век возникший из этого прошлого, много повидавший и многое переживший на девятом десятке лет жизни человек.
«Картинки» детства и юности, запечатлённые в моей памяти с почти фотографической точностью, конечно, дополнены многолетним их осмыслением и моими раздумьями в течение всего жизненного пути.
Автор
…Самая первая картинка детства, сохранённая в моей памяти: большой, только что поставленный дом – из пазов ещё торчат мох и пакля. А за стеной, за большими столами идёт пир горой. Уйма весёлого пьяного народа; незнакомые лица, шум, смех. Во дворе с широкими бревенчатыми воротами и высоким заплотом[13] поют и пляшут.
Все люди очень большие, прямо-таки огромные… Какая-то женщина с добрым весёлым лицом берёт со стола конфету в бумажке и протягивает мне. Я кладу конфету в рот вместе с бумажкой, но тут бородатый мужик показывает мне пальцами «козу», я с перепугу реву, и меня уносят чьи-то ласковые руки…