– Я без нее не поеду!
Тетушка Фэй подхватывает меня под руку.
– Салли, не перечь Герцогу. Езжай. Ты же ненадолго. Ты ведь вернешься, правда же?
Правда же? Или, может быть, Герцог хочет, чтобы я вернулась домой навсегда? Если я еду только на похороны, то тетушка Фэй пару дней прекрасно проживет и одна. Простыни уже почти чистые, солнце светит, она сможет развесить их сама, а потом отвезти в клинику в красной тележке «Дерзание». Но что она будет делать, если Герцог захочет, чтобы я осталась?
– Правда же? – спрашиваю я Тома. – Я сюда вернусь?
– Герцог не сказал. Но поминки уже начались. Лучше бы нам выехать поскорее.
Тетушка Фэй ходит за мной по пятам по дому, мимо портновского манекена и картинок с нарядами из женских журналов, приклеенных к стенам. В нашей спальне я снимаю с подушки наволочку. У меня не так много вещей, и все они прекрасно в нее влезут, да еще и место останется.
– Ты ведь вернешься, правда? – снова спрашивает она. Голос у нее тихий и надломленный.
– Тетушка Фэй, я знаю ровно столько же, сколько и ты.
– Герцог сказал, что он будет заботиться обо мне столько, сколько я буду заботиться о тебе. Что будет со мной, если ты не вернешься?!
– Я о тебе позабочусь, – говорю. – Так или иначе.
– Как?
– Найду способ.
Надеюсь. Просто пока не знаю как. А Том ждет, и Герцог ждет, и я должна ехать.
Наверное, собираться так, будто не вернусь, значит искушать судьбу, но я все равно собираюсь именно так. Второй комплект белья, летние носки, щетка для волос из свиной щетины, обтрепанная Библия, которую я читаю не так усердно, как должна бы, – все они отправляются в наволочку. Я поворачиваюсь спиной к тетушке Фэй, стаскиваю с веревки свое коричневое муслиновое платье и, хотя оно еще влажное, сворачиваю скаткой и укладываю туда же. Надеваю другое платье – синее в полоску с узором из ракушек, которое приберегаю для особых случаев. Остается только одна вещь. Моя винтовка, моя самая ценная собственность, стоит в углу.
– Тетушка Фэй, мой «Ремингтон» остается здесь, с тобой. В случае чего не бойся им воспользоваться.
– Ты готова к этому? – спрашивает Том, когда мы проезжаем через Хэтфилд.
– Я в порядке.
Получается резче, чем хотелось. Мне казалось, я не настолько на взводе. Том кивает, словно понимает, что я чувствую. Мы пересекаем Охотный ручей, и Том заводит разговор о том, как он любит этот ручей, как его вода выстреливает в воздух со склона горы, а потом падает вниз почти отвесно, бурля, расплескиваясь по скалам, холодная, быстрая, узким потоком, но потом, у подножия, где местность становится ровнее, течение замедляется и начинает петлять и блуждать, встречаясь с другими ручьями и речушками, теряясь в них, огибая скалы и подъемы, соскальзывая в низинки, где ей течь привольнее всего.