Бестужев успел убрать со стола, налить в миску под печь молоко и оставить пару конфет в дар домовику, когда тревога царапнула внутренности. Жаркое дневное солнце начало плавно спускаться по небосклону, зачирикали ожившие в вечерней неге птицы. Где-то протяжно пропела камышовка, готовясь к ночным полетам. Возле уха запищал комар, и Саша с радостью его прихлопнул.
Славик не возвращался. Не вернулся он и тогда, когда мимо дома с визгливым хохотом пронеслась маленькая стайка детей с полным сачком отъевшихся бородавчатых жаб. Мальчишки улюлюкали, размахивая отвратительным трофеем, девчонка трусливо визжала, приподнимая на бегу мешавшее платье и обнажая разбитые коленки. Деревня оживала, а в нем просыпался страх.
Когда под рукою скрипнула калитка, сердце уже разгонялось, плясало на корне языка. Бестужев сделал первые шаги по дороге и почти пожалел о том, что согласился вернуться. А в следующий миг облегчение окатило его, как ушат ледяной воды. Не сдержавшись, Саша судорожно выдохнул, быстро шагая навстречу едущему другу.
Движения Славы были злыми, рваными, Елизаров то и дело подносил руку к лицу, растирал лоб и щеки, чтобы снова начать крутить замедляющиеся колеса. Когда они поравнялись, Бестужев удивленно моргнул раз, за ним второй. И бессовестно расхохотался, глядя, как сникает друг, как досадливо дергаются плечи, а рука снова тянется к щеке.
– Красиво. Подрался с пятилеткой?
Перекошенная обидой рожа друга была живописно разукрашена кровавыми полосами. Одна из длинных царапин начиналась на лбу и заканчивалась на подбородке, чудом не задев глаз. Губа распухла, брови и нос измазаны запекшейся кровью, Саша догадывался, чьи отпечатки разукрашивали лицо Славы. Нетрудно было догадаться.
– Иди в жопу, этот черный говнюк совсем ошалел. – Дотрагиваясь до губы, Слава зло зашипел и отдернул пальцы. Бросил взгляд из-подо лба на Сашу, поехал к калитке. – Я ему кис-кис-кис, солнышко, а он мне на хлебальник как прыгнет… Это не домовой, это нечисть настоящая, сумасшедший.
– В дом не пустил, да? – Саша придержал калитку, а следом дверь, бессовестно хохоча во всю глотку. Ком напряжения распался, ухнул куда-то в желудок, наполняя тело дурной, извращенной эйфорией облегчения.
– Да какое там… Он меня на тропинке встретил, пока до Чернавиной избы доехали, ластился к ногам, как ненормальный, орал дураком. А только свернул к Весняниной избушке, его какой-то черт за яйца укусил. Дорогу перегородил, шипит, раздулся, как шар, а глаза горят-горят. Есть там что-то, Саша, правду ты говорил.