Сегодня все было иначе. Елизарову не хотелось запрокидывать голову, вглядываясь в закатное небо с алым диском на небосводе. В груди засел тяжелый булыжник и никак не хотел скатиться с сердца. Давил легкие, мешал сделать ровный вдох и спокойный выдох. Эта тяжесть грозила распластать его ничком на земле, Вячеслав не мог найти покоя. Незнакомое раньше чувство. Вина. Такая очевидная, она цеплялась ядовитыми зубами за нервы. Кулаки сжимались сами собою и так же беспомощно разжимались, оставляя жжение на подушках подрагивающих пальцев. Он почти сошел с ума, слушая мирное поскрипывание передвигающихся колес – из угла в угол, из угла в угол. Она должна очнуться.
Елизаров не был хорошим человеком, никогда себя таковым не считал, но одна мысль о том, что он убийца… Только его вина в том, что Агидель пустилась в пляску с чудовищем. Сумасбродная, самоуверенная нахалка. Волнуясь, молясь всем богам, чтобы она распахнула свои глаза, он ее возненавидел. Они ведь почти выбрались, без ее помощи, без ядовитых слов и презрительного взгляда. Они наверняка смогли бы… А внутренний голос бесновался, царапал грудину и заходился бешеной кровавой пеной, давясь гомерическим хохотом.
«Идиот. Не будь там девчонки, валялись бы ваши головы рядом со сжатыми колосьями. На том самом поле. Она жизни ваши спасла, неблагодарный недоумок. Не нравится чувствовать себя обязанным? Запомни. Подавись. Чтобы в будущем не совать свой загривок в опасные петли, чтобы перепроверять и думать на несколько шагов вперед. Чтобы больше никем и никогда… Рисковать только своей подпаленной жизнью шкурой».
Эта правда была слишком тяжела, сильно на него давила. Через час в одиночестве, терзаемый собственными бесами, он смочил потеплевшую простынь колодезной водой из ведра. Через два, когда румянец схлынул с заляпанных веснушками щек, а лоб Агиделе под его губами стал ледяным, Елизаров убрал мокрую ткань вовсе. Растерянный взгляд заметался по комнате. Как к такому он мог быть готов? Что дальше-то делать?
Бессовестный говнюк отправился на поле, умело прикрылся работой. Будь у Славика ноги, он бежал бы от избы, как от пламени. Сжал бы два поля, десять, заночевал бы в лесу. Потому что там куда спокойнее, чем рядом с распластанной бесчувственной Агиделью. Она давно должна была прийти в себя. Что-то не ладно. Упрямо мотнув головой, Елизаров до рези нажал пальцами на закрытые веки. Дурное, ерунда, она очнется. По-другому и быть не может. Отшвыривая от себя мрачные мысли, Славик покатил к чемодану, вытянул из него теплую длинную рубашку в крупную зеленую клетку. Он взял много одежды для прохладных вечеров, одна из шмоток – меньшая благодарность. Сейчас Елизаров отдал бы девчонке куда больше.