Уже минут десять мы с отцом сидели в салоне его пикапа. Воздух, вылетавший из дефлекторов, казался мне до невозможного раскаленным, а время – тягучим, как лакричный сироп. Я в нетерпении теребила снятую с головы шапку и все не решалась заговорить. Отец тоже молчал. Нахмурившись, он ритмично постукивал указательным пальцем по оплетке руля. Иногда переводил на меня взгляд, полный неразрешимых противоречий: наверняка ждал, что я передумаю, испугаюсь, откажусь от мечты. И его сомнения во мне были, как вирус гриппа, безумно заразны. Еще пара минут промедления, и я бы сдалась, а потому зажмурилась, мысленно сосчитала до трех, а потом прошептала:
– Пап, нам пора.
Шумно выдохнув, отец взглянул на меня исподлобья.
– Ты точно этого хочешь, Аська?
Мокрые хлопья снега бились в лобовое стекло – отчаянно, бессмысленно. Они чем-то напоминали меня: таяли, но не отступали.
– Если не сейчас, то уже никогда, понимаешь? – несмело возразила я.
Мне бы хотелось, чтобы голос мой звучал более уверенно, как тогда, когда я впервые заявила родителям о своем желании перейти с домашнего обучения на очное в школе, но он дрожал. От волнения. От неуверенности в собственном решении. От страха, что не сдюжу. И папа, конечно, слышал. Он мог запросто настоять на своем и оставить все как есть, вот только верность данному слову была отличительной чертой всех Снегиревых.
– Тогда идем. – Кивнув, отец заглушил двигатель. – Володька уже ждет.
Я отстегнула ремень безопасности, натянула на голову шапку, а дальше – по прямой: метель, чужой подъезд, лифт; уютная домашняя обстановка, запах кофе и яблочного штруделя, незнакомые лица, улыбки, дежурные фразы.
Владимир Геннадьевич Добрынин встретил нас на пару со своей супругой Кристиной. Правда, накрыв на стол, она почти сразу удалилась, деликатно сославшись на неотложные дела. В просторной гостиной мы остались втроем. В моей чашке, остывая, играл медовыми нотками некрепкий чай, а воздух вокруг так и искрил сумбурными воспоминаниями двух старых приятелей о тех далеких временах, когда и небо было голубее, и звезды ярче, и жизнь в разы проще.
Я не вслушивалась. Улыбалась скорее по инерции и из вежливости и маленькими глотками цедила несладкий чай, а стоило отцу перейти к делу, так и вовсе потерялась в чаще своих мыслей и бесконечных сомнений. Да и что нового папа мог рассказать? Историю собственной жизни я знала назубок. А вот улыбка с лица Владимира Геннадьевича медленно начала сползать. Меня снова жалели, бросали в мою сторону полные сочувствия взгляды и тут же виновато отводили глаза. Обычная реакция, я давно к ней привыкла. И все же следовало отдать должное приятелю отца: Владимир Геннадьевич весьма быстро взял себя в руки и тут же принялся в красках описывать мне школу, сосредоточившись на трудностях, которые всенепременно свалятся на мои плечи, если я не передумаю. Только не затем я столько времени добивалась своего, чтобы спасовать в последний момент.