– Я не хотела отвлекать тебя.
– Отвлекать? – я почти закричала. – Это не какая-то мелочь, мам! Это твоя жизнь! Моя мать умирает, а я даже не знаю об этом!
Слезы хлынули из глаз. Мама обошла стол и обняла меня, крепко прижимая к себе.
– Я не умираю, по крайней мере, не сегодня, не в сочельник, – сказала она с той спокойной решимостью, которую я всегда в ней уважала. – У меня есть время. У нас есть время.
– Сколько?
– Врачи говорят, от полугода до года. Но врачи часто ошибаются.
Я закрыла глаза, пытаясь осознать услышанное. Год. Возможно, меньше. Как это может быть правдой? Моя мать, всегда такая сильная, такая независимая, не могла просто… исчезнуть.
– Что я могу сделать? – отстранившись и вытирая слезы, спросила я.
День только начинался, а мир уже никогда не будет прежним.
Вечер опустился на пригород Бирмингема, укутав маленький дом теплым одеялом спокойствия. После тяжелого разговора я целый день чувствовала себя опустошенной. Мама дремала в своей комнате – теперь я понимала, почему она была такой уставшей все время.
Руки машинально потянулись к телефону. Я знала, кому хочу позвонить. Дэвид всегда отвечал мне, независимо от времени суток или собственной занятости.
Найдя его контакт, я несколько секунд смотрела на его фотографию – черно-белый снимок с последней совместной читки сценария. Дэвид улыбался, запрокинув голову, и на его шее виднелся небольшой шрам от детской травмы, о которой он рассказал еще во время Олдвича.
– Эл? – его голос, слегка хрипловатый, с едва уловимым норфолкским акцентом, который проявлялся, когда он уставал, заставил сердце сжаться. – Что случилось? Или ты просто хотела меня поздравить с Рождеством?
– Почему ты думаешь, что что-то случилось? – я попыталась пошутить, но голос предательски дрогнул.
– Потому что сейчас почти полночь, а ты звонишь, а не пишешь сообщение, – в его тоне слышалась улыбка, но и беспокойство тоже. – А поздравления ты шлешь не раньше рождественского полудня.
Глубокий вдох, к горлу подкатывает ком.
– Мама больна, Дэвид. Очень серьезно больна.
В трубке повисла тишина, нарушаемая только его дыханием.
– Рак, – я продолжила, произнося слово, которое весь день кружилось в голове. – Поджелудочной железы. Прогноз… не очень хороший.
– Эл, – его голос стал мягче, – мне так жаль. Когда вы узнали?