– Привет, мам, – быстро пролетела мимо вовнутрь, всё ещё надеясь, что она ничего не заметит, но мама задержала меня за рукав, развернула к себе и оглядела с головы до ног.
– Это что за вид? Кто порвал тебе рубашку? Откуда царапины на шее? Кто это был, говори. – вскипела она.
– Мама, это случайно получилось, со Светкой поругались.
Она потащила меня от порога и втолкнула в комнату.
– С какой Светкой, ты кого дуришь? От тебя вином разит. Это твоя шайка-лейка. Кто из них? Мишка? Ромка? Игорь? Говори. Я пойду к родителям.
– Мамочка, я не вру, не надо никуда ходить.
– Паршивка. – швырнула меня на диван. – Я знала, что эти ваши похождения с гитарами до добра не доведут. В подоле мне хочешь принести? Чтобы ни шагу из дома. И никаких гитар больше!
Она схватила гитару за гриф и со всех сил бахнула об стол. Я сжалась, в ожидании летящих осколков, но инструмент выдержал. Тогда её взгляд упал на портновские ножницы, которые лежали тут же на столе. Не с первого раза, но всё же перерезала струны. Они одна за другой взлетали вверх с жалобным тягучим стоном. Ми, си, соль, ре, ля… Шестая взвыла басом и больно хлестнула мать по руке. Это взвинтило её ещё больше, она вылетела на балкон и выбросила гитару с третьего этажа.
– Ни шагу из дома! Посажу мерзавцев! – и в подъезде гулко отдались эхом её быстрые неистовые шаги.
Когда происходит что-то такое, превышающее мои душевные силы, я проваливаюсь в некую параллельную реальность. В ней всё смешивается, ничто не остаётся отдельным, самим по себе. Кажется, что предметы, звуки, запахи, цвета начинают течь и легко превращаться друг в друга. Обоняние реагирует на свет, глаза на запах. Уши чувствуют вкус, а пальцы звук. В этой спутанной жидкой реальности я проплыла на балкон, но никак не могла нащупать ускользающий проём. Тыкалась лбом в прохладное стекло, боялась посмотреть вниз и увидеть, как вопиют безмолвно к небу, обличая мою трусость, поруганные осквернённые останки той, которую я не защитила, не уберегла. Бежать, бежать от себя самой, ничтожной, трусливой, бессловесной.
Я осознала себя на заднем сиденье троллейбуса. В ногах обмякший полупустой брезентовый рюкзак, подпертый с двух сторон походными ботинками-вибрамами. На мне куртка-ветровка и штаны защитного цвета. Переночую на крыше, а утром уйду в горы – кажется такой план гнал меня сейчас через половину города к пятнадцатиэтажкам. В одной из них не было замка на люке, ведущем на крышу. Мы с ребятами не раз сидели там на самом краю, свесив ноги. От этого внутри пульсировали попеременно то серые волны животного страха, то золотистые всплески восторга. Игрушечные человечки и машинки суетились внизу, а мы были богами, глядящими на бренный мир с Олимпа.