– Завтра в кабинет начальника смены. Свободен.
Климов открыл было рот, чтобы возразить, но происходящее не поддавалось его разумению, и он не нашел подходящих слов. Бригадир потерял к нему всякий интерес и ушел. Климов неуверенно потянул на себя дверь, та поддалась. Он не мог поверить, что дверь так и оставалась не заперта. И только когда Климов сделал шаг и оказался на первом этаже, где тут же чуть не ослеп с непривычки от яркого освещения, он понял, что его никто не держал, что он волен был уйти, когда угодно, но не делал этого.
Климов прикрыл за собой дверь, не соображая, что ему делать дальше и, опасаясь, что вонь, которой была пропитана его спецовка, да и весь его внешний вид, – привлечет внимание охраны, о которой он тоже вспомнил, – тихонечко по стенке двинулся к лифту, крепко сжимая всученный ему мешок. Ждать кабину пришлось долго. «Наверное, опять на одиннадцатом застрял», – подумал Климов, и вместе с этой мыслью в груди что-то оборвалось и ухнуло в животе.
Климова вдруг напугала не сама мысль, а тот факт, что он ее так буднично, так привычно для себя подумал, будто уже смирился с абсурдом ситуации. Словно в тот момент, когда он это подумал, Климов сразу стал неотъемлемой частью здания. Что-то такое произошло с ним в переработке, отчего он так запросто это принял.
Двери лифта открылись, кабина оказалась пуста. Климов сел на корточки в углу и заглянул в мешок, когда двери закрылись. Он вытащил синий комбинезон, белую футболку и синюю кепку. Под всем этим на дне мешка лежали его больничные тряпки.
К новой спецовке прилагалась обувь – черные высокие кроссовки. Но Климов переоделся в больничное, словно цеплялся за тот образ себя в голове, который был ему сейчас ближе всего, только вместо тапочек надел новые кроссовки, а на голову – форменную кепку с треугольником и надписью «Пирамида». Вонючую спецовку убрал в мешок, а новую свернул и зажал под мышкой.
В больничном халате, кепке и кроссовках Климов, конечно, выглядел странно, но об этом он не беспокоился, справедливо полагая, что, если на него даже голого, когда он очнулся в лифте, никто не обращал внимания, этот наряд тем более не удивит. Он положил мешок на пол, уселся сверху, поджал ноги и обхватил колени руками. Кабина пошла вверх и когда остановилась, Климов даже не стал смотреть, кто вошел. Он закрыл глаза, ему вдруг стало себя так жалко, что слезы полились сами собой. Теперь, когда он почувствовал, что становится частью этого здания, этой непонятной чужой реальности, Климов осознал, насколько он беспомощен и жалок. Лифт останавливался, впускал новых пассажиров и развозил их по этажам. У каждого было какое-то дело, какая-то жизнь, надежда, судьба, несчастья и радости – все они как-то устроены, и только Климов, бессмысленный и никому не нужный, не принадлежал никому и ничему, даже цеху переработки, откуда его вышвырнули. Оставалась еще больница, Климов пошарил в кармане халата, выудил оттуда справку и немного успокоился, когда глянул на заветную печать. Он убрал справку обратно. Кабина лифта остановилась, опустела, и Климов снова остался один. Свет погас, светилась только панель управления.