И результат? Она верит. О, как сладостно это слово! Она верит в нашу "особенную", космическую связь, возникшую из ниоткуда за считанные дни. Она верит в мою "искренность", в мою "ранимую душу", которую может исцелить только она. Она верит в наше "судьбоносное" будущее, которое я нарисовал ей яркими, но абсолютно пустыми мазками. Она уже мысленно расставляет мебель в нашем "общем" доме и выбирает имена нашим "будущим" детям. Какая трогательная глупость!
Я создал идеальный плацдарм. Не просто точку входа, а прочный, забетонированный фундамент для дальнейших операций. Она сейчас находится на пике эйфории, какой, смею предположить, никогда не испытывала. Мир кажется ей сказкой, а я – прекрасным принцем (или, если ей так больше нравится, трагическим героем, которого она спасет). Она привязана ко мне быстрее и сильнее, чем к кому-либо до меня. Все ее прошлые "любви" кажутся ей теперь блеклыми тенями по сравнению с той феерией, которую устроил ей я.
Она на крючке. Прочном, остром, глубоко вошедшем в ее плоть. Ее защиты сломлены. Стена цинизма, возведенная прошлыми разочарованиями? Рухнула. Здравый смысл? Утонул в потоке комплиментов. Интуиция? Заглушена гормональным штормом. Ее критическое мышление спит летаргическим сном, убаюканное моим сладким шепотом и биохимическим коктейлем, который я ей щедро поставляю. Она видит мир через фильтр моего обожания, и этот фильтр искажает реальность до неузнаваемости.
Теперь она готова. Готова ко всему. Она – глина в моих руках, мягкая, податливая, ждущая, какую форму я ей придам. Она готова к следующим этапам, где этот ослепительный, теплый свет неизбежно начнет меркнуть. Где он будет сменяться прохладой, потом холодом, потом ледяным презрением. Где на смену эйфории придет туман сомнений, тревога, страх. Где начнется настоящий контроль.
Но! И в этом вся гениальность первого этапа! Фундамент, заложенный "любовной бомбардировкой", настолько мощен, что она будет долго, мучительно долго цепляться за воспоминания об этом первом, ослепительном сиянии. Когда я начну обесценивать ее, она будет вспоминать, как я возносил ее на пьедестал. Когда я буду холоден, она будет греться воспоминаниями о моей пылкости. Когда я буду причинять ей боль, она будет оправдывать меня тем "ранением", которое я ей так искусно продемонстрировал. Этот "золотой век" станет ее якорем, ее навязчивой идеей, ее оправданием моего любого последующего поведения. Она будет