– Я достану для тебя билет. Загир, извини, для тебя не обещаю.
Молодой человек отозвался улыбкой, чем резко стал мне еще больше симпатичен.
Масс принес напитки и с любопытством глянул на Алию, затем на меня с братом. Но с тактичностью воздержавшись от проявления дружеского участия, пожелал хорошего времяпрепровождения и удалился.
Я понял истинную причину, почему Чоки выбрал это заведение.
За время обеда было непривычно видеть Бастиаана таким открытым в обществе девушки. Улыбался без зажима, говорил с легкостью, свойственной только рядом с близкими людьми. И Алия отвечала ему тем же. Я был рад ее непринужденности, охватился диким облегчением от ее энтузиазма. А главное, убедила меня, что предвзятые мнения на ее счет не имеют отношения к действительности.
Вот только я так и не уловил подсказки, почему вместо чистой радости меня охватило гнетущее, угрюмое чувство, не поддающееся осознанию.
Часы показывали полтретьего, я был вынужден признаться.
– Мне пора на работу.
– Бастиаан говорил, что вы работаете в баре…
– Да. Если есть желание увидеть, как он вытирает столики и разносит пиво, то загляни во вторник и четверг с пяти до трех ночи – как раз его смена. А у меня сегодня и в среду.
Алия ответила улыбкой и, видимо, не сочла зазорным признаться в ответ.
– А я подрабатываю в пекарне. Жду вас на самые вкусные булочки Роттердама.
– Булочки? Это уж вряд ли… Лучше ты к нам.
Попрощавшись и с Загиром, который сказал от силы лишь два слова за все время, я еще раз глянул на девушку. Она улыбнулась и певучим голоском промолвила.
– Была рада с тобой пообщаться.
– Совсем не возражаю видеться почаще.
– Договорились.
Вышел на улицу, прикурил сигарету и глубоко затянулся.
К счастью, бар находился недалеко, примыкающий ко всей цепочке двухэтажных домов тесной улицы, по обе стороны которой сосредоточились множество таких же заведений. Ничем не примечательные снаружи, почти без вывесок, со стеклянной витриной и полным обзором на внутреннее оформление. По факту, завлекающей атрибутики не требовалось, так как просвещенные знали об этом месте, могли закрытыми глазами найти тесную улочку, увенчанную в конце сохранившейся в целостности часовней девятнадцатого века.
Дверь была открытой, но внутри восемь столиков пустовали, табуреты у небольшой стойки я должен был еще расставить. Тишина резала ухо, пустота тенистого помещения искажала восприятие.