Он резко встал. Вытянулся и пошел вперед.
***
Нина не успела опомниться, как уже стояла напротив разного вида досок: длинных и поменьше, желтых и белых, с рисунками и идеально стандартными. Сверху, над серф станцией, летали чайки в сероватом небе. Кое-как пробивалось солнце. Но имело все шансы на то, чтобы осветить уже к обеду приморский городок. Богдан подводил Нину к каждой из досок, что-то очень вдумчиво и со всей страстью знания своего дела объяснял принципы, отличия каждой из стоящих перед ними. Нина внимательно слушала все, что ей объяснялось.
– С какой начнем?
– Давай с самого сложного?
– И ты по жизни так, наверное, делаешь, – Богдан показал на видсерф, – сначала выбираешь все трудное, увесистое, в надежде, что станет потом полегче.
– Наверное… Я не задумывалась… Хотя…
– Да, да. Ты именно такая. Городские… Ты откуда?
– Питер.
– Ох, обалдеть… Ну тем более! Семьдесят пять солнечных дней. По каким другим принципам там можно выжить?
Нина ничего не ответила, она лишь взяла гидрокостюм, который ей выдал Богдан, и направилась в раздевалку. Ее уже начинало раздражать то, что все «приморские» такого мнения о них… О северянах. «И что, если я из Питера? Какая вообще разница? Это уже какой-то городонизм, твою мать».
– Я готова. Но хочу задать вопрос, – Нина нахмурилась и почти вплотную подошла к Богдану, – почему вы все так делаете акцент на том, откуда я? Завидуете?
Ответа она не дождалась, словно перчатку бросив в уже сложившиеся доброжелательные отношения, она шагнула вперед – к тренировочной станции. Богдан же просто ухмыльнулся; взяв экипировку, он пошел за ней.
– Нет, не завидуем. Вы отличаетесь от обычных людей.
– Обычных? Ну это уже наглость…
– Вы необычные, да. Вдруг это комплимент? А ты сразу кусаться.
– Это обижает. Давай заниматься.
– Я научу тебя быть обычной в необычном, а не оставлять наоборот. И не обижаться. А видеть, что стоит за словами на самом деле.
***
Вечер снова насытил воздух: около гостиницы, на лестнице к лесу, вдоль дорог и у побережья моря. Солнце уже почти зашло. Раздавался гул машин, звук проезжающего поезда в сторону центра города, велосипедисты откуда-то звенели колокольчиками. Нина стояла у ворот гостиницы, в кармане куртки она поглаживала указательным пальцем сигарету. «Она должна была стать особенной, но похоже, я выкурю ее сейчас. Только где? Я видела на фотографиях красивый мост, но он больше имеет места для машин – будет шумно. Ага, а если у ресторанчика закурить? Нельзя, свободная зона. Может, там?», – Нина посмотрела на лестницу, которая будто заманивала ее. Опять-таки нашел тремор в руки. Она шагнула вперед, на дорогу. В тот же момент раздался гул машины, девушка вздрогнула. «Ладно. Потом», – прозвучало в ее голове, и Нина пошла направо, к центру района. Пройдя через уютный скверик, она вышла к автостанции. Поселок до селе неизведанный для глаз Нины, из совершенно другого края напомнил ей поселок из детства. Нина вспомнила, как с бабушкой они ждали автобус до деревни; вспомнила, как мечтала испробовать тот запретный, но так вкусно пахнущий беляш, словно самое вкусное на свете блюдо в самом секретном и заветном ресторане мира. Она ставила ему тысячу звезд, как ресторанный критик, в которого она со скуки играла на остановке около вокзала. А что делать еще маленькому ребенку, жаждущего чего-то вредного, но вкусного до чертиков в животе уже спустя десять минут перекуса? Нина улыбнулась. Бабушкины грубые руки, которые она сжимала каждый раз, когда ей говорилось: «Держи меня крепко! Сейчас потеряешься!». Ведь не чувствовала Нина себя ни ребенком, ни той, что потеряется в толпе. Она чувствовала себя кем-то очень взрослым, очень занятым и важным во всей этой суете. Вокруг-то не было ни одного ребенка: сельские подростки в рваных джинсах и черно-розовых кофта, бабульки в платочках и халатиках, дедушки на машинах с теми же самыми спутницами в платках, да и работники вокзала и близлежащий магазинов того поселка из детства. Дети не ездят в дороге, они каким-то чудесным образом всегда оказываются на месте телепортом. В дороге бывают только взрослые. Почему-то именно так думала Нина. И верила в это. Сейчас же Нина была взрослой девочкой, как ее продолжала называть бабушка – нежно и по родному: «Моя девочка». Взрослая Нина стала для нее только на словах, в глазах бабушки Нина была всегда маленькой, беззащитной, ласковой и нежной.