торопится подняться в мастерскую,
где, судорожно в памяти ища,
в чём, собственно, причина
этой спешки? —
карандаши готовит натощак,
как семечки луща их, как орешки.
За полчаса, оставшихся ему,
из расписанья выкроенных чудом,
он даст воображенью своему
излиться переполненным сосудом.
С решительностью, чуждою уму,
провозгласив свободу от традиций,
он даст воображенью своему
сосудом переполненным излиться.
Он будет трогать кистью полотно;
подхвачен вдохновением под локоть,
в распахнутое выскочит окно
и станет город той же кистью трогать;
носиться с Солнцем наперегонки
по кронам тополей, по крышам башен,
чтоб город шёл по берегу реки,
под Хохлому до пяток разукрашен!
Когда ещё усилит он нажим,
прочерчивая контуры трамваям —
на первый взгляд почти непостижим,
а на второй уже неузнаваем, —
родится день. И с видом хитреца
вообразит себе, какой он милый,
чем и докажет правоту творца,
пусть критика его и разгромила!
2001