К какой ещё встрече?
Опять вопросы и никаких ответов. С психу я опрокинула стул. Да катись оно всё!
Время шло, а я и не думала готовиться к какой-то там встрече. Я вообще не понимала, что от меня хотят. Если бы кто-нибудь смог объяснить… вздохнула и посмотрела на часы. Почти семь. За окном начинало темнеть, ветер шевелил пушистые ветви деревьев. Солнце, как будто тоже посланное мной далеко и надолго, катилось вниз за горизонт, оставляя золотую полоску в память о себе. И почему я не солнце? Скрыться вот так – за лесом, чтобы никто не видел.
К восьми часам пришла горничная, поставила большую белую коробку на кровать и посмотрела на меня. В тот момент я сидела на подоконнике.
– Вы не приняли ванну?
Пожала плечами.
– Зачем?
– На вашем месте, я бы сделала это, – она отошла к двери. – Вернусь через полчаса. Помойтесь за это время.
– А если не помоюсь? – огрызнулась.
– В таком случае вас насильно помоют. И если не хотите, чтобы вас мыли мужчины, сделайте это сами – по-доброму.
Больше не добавив ни слова, девушка исчезла, заперев за собой дверь. Искушать судьбу мне не хотелось и особенно проверять, сколько мужчин будет глазеть на меня голую. К горлу подступила тошнота, я сглотнула её и пошла набирать воду.
Горничная вернулась ровно через тридцать минут. Говорила со мной только по делу. На сопутствующие вопросы, касающиеся похищения, ответов девушка не давала. Неужели так сложно объяснить, зачем меня тут держат и что за встреча ожидается через пару часов? Молчала, как партизан, будто я просила придумать план побега.
Первым делом горничная взялась за мои волосы. Она бережно их высушила и расчесала. А потом, к моему великому изумлению, достала из шкафчиков трюмо косметику, флакончики с духами, тюбики с кремами и разнообразную бижутерию. Мои глаза широко распахнулись, а рот открылся в виде буквы «о». Меня собирались наряжать, как на красную дорожку.
Горничная подвинула стул к зеркалу.
– Садитесь, мадам.
«Мадам»? Вот так официально? Что происходит?
Я села.
– Как тебя зовут? – спросила я, разглядывая в зеркале отражение молодой француженки. Ей точно было не больше, чем мне – двадцать один или двадцать два. На лице горничной не было ни грамма косметики, и что-то в её глазах казалось неуловимо-трепетным, когда она смотрела на меня. Ей жаль? Или она привыкла видеть несчастных девушек? Сколько таких, как я, побывало здесь раньше?