Говорят, бродит он до сих пор по полям Полтавщины, неприкаянный да безутешный. Ищет он свою Галечку, да только нет ее больше на этом свете. А над Дымовкой висит проклятие – ни одна свадьба не обходится без беды.
Монах.
Чудный выдался денёк, словно маслом по сердцу размазанный. Благодать невинная парила над Москвой, обволакивая златоглавые храмы и суетливые торговые центры единым покровом умиротворения. И только монах Евпатий, что уже двадцать лет от мира сего шарахался по обителям да пустыням, чуял неладное. Сердце его, закалённое в молитвах и покаяниях, болезненно ныло, предчувствуя скверну, крадущуюся в сияющей белизне дня.
Евпатий, бывший когда-то Егором, профессором филологии, волей небесной (или, как он теперь думал, дьявольской) призванный к иноческому подвигу, стоял у входа в метро "Площадь Революции". В простом подряснике, с посохом в руке, он выделялся среди толпы, словно гриб-поганка среди благородных опят. Люди шарахались от него, как от прокаженного, бросали косые взгляды и шептали про себя слова, смысл которых Евпатию был хорошо знаком: "Фрик… Сектант… Отсталый…"
Но Евпатий не обращал внимания. Его внимание было приковано к двум молодым людям, что стояли неподалеку, словно Адам и Ева перед соблазном. Девушка, Лолита, как звали её подруги, была сама невинность, упакованная в коротенькую юбчонку и обтягивающий топ. Глазки – два омута, полные кокетства и задора, а губки алым маком расцвели, маня к себе. Рядом с ней стоял Игорь, парень видный, но с хищным блеском в глазах и самоуверенной ухмылкой на устах. Чувствовалось в нём что-то нечистое, словно бес вселился в его душу и теперь сквозь щели глаз злобно посмеивался.