Со временем я понял, что она – всего лишь часть этого мира, который был построен на расчетах и манипуляциях. Этот мир, в котором нельзя позволить себе быть слабым. В котором женщины – это просто инструменты для достижения целей, а не чьи-то сердца.
Я не помню момента, когда я перестал верить в любовь. Возможно, это случилось тогда, когда я понял, что она не могла любить. И если она не могла, то и я не буду. Я начал использовать женщин, как она использовала нас – как нечто для целей, не для чувств. Они были просто средствами. Я стал убеждать себя, что не нуждаюсь в любви. И чем старше я становился, тем больше эта мысль укоренялась в моей голове.
Сальваторе всегда понимал всё проще. Он не задавался вопросами о чувствах, и у него никогда не было сомнений в том, что нужно делать. Он видел в женщинах то, чем они были на самом деле – частью его мира, частью стратегии. Для него они не были источником боли или разочарования. Он знал, как с ними обращаться. И я, несмотря на свою привязанность к матери, учился у него.
Но в какой-то момент я понял – я не могу позволить себе быть привязанным. Я не могу позволить себе любить. Этот мир, в котором мы живем, не оставляет места для любви. Мать была этому ярким примером. И хотя я и мог бы понять, что она когда-то была человеком, я тоже стал частью этого мира, в котором эмоции – это не более чем слабость.
Я посмотрел на Сальваторе. Он уже был другим, сильным, бескомпромиссным. И я, как и он, хотел стать частью этого мира. Мира, в котором не было места для чувств.
Но это никогда не значило, что я не буду помнить.
Америго
Капли воды глухо стучали где-то в углу.
Они били по полу в такт пульсации в моей голове – монотонно, мерзко, раздражающе.
Я открыл глаза.
Свет был тусклым, но его хватило, чтобы вызвать резь в зрачках.
Я был привязан к стулу. Руки скручены за спиной, запястья онемели от тугих верёвок.
Передо мной стояли трое.
Бруно, Джино, Вито.
Когда-то мы пили за одним столом. Теперь эти ублюдки смотрели на меня так, будто я был проблемой, которую нужно решить.
Бруно склонился ниже, ухмыляясь.
– Вот и он, – его голос был низким, почти ласковым. – Америго, мать твою, ты умеешь доставлять неудобства.
Я медленно поднял взгляд, хрипло выдохнул:
– Вам просто нравится меня видеть.
Вито фыркнул, потирая разбитый кулак.