Лечение у Берестова было долгим, но все когда-нибудь подходит к концу. Он и «слоном походил» и дождался, чтобы лоскут его ткани прикрыл дыру в щеке, и стоматологи свою работу сделали, он теперь даже жевать мог… Ну как мог… Так, по сравнению с тем временем, когда его только привезли сюда. Зубов осталось ровно половина от того количества, что было до пули и располагались они не так, как должно, а врозь и большей частью если были вверху – то внизу их не было, а если внизу – на другой стороне, то опять же без стоящих на другой челюсти. Лицо из-за этого перекосилось, щеки впали и Берестов старался лишний раз в зеркало не смотреть, разве что приходилось это делать при бритье, которое тоже стало очень сложным делом. Разговаривать пришлось учиться заново, язык был чужим и деревянным, отчего половину букв лейтенант произносил не так, а черт поймет – как. Он и себя-то порой понимал плохо, когда говорил. Но человеком он был упертым и если чего хотел, то добивался. А еще он как-то решился – и взял медсестричку за руку, сразу вспотев от волнения и от того, что боялся – она руку отдернет. Но она в ответ только улыбнулась, но тоже покраснела, как помидор, так оба и стояли, словно их электричеством пробило. Как прикипели руки.
Рувинская покраснела еще и потому, что в такой патетический момент ей вдруг вспомнился – вот ничто другое, а неприличный анекдот про даму в санатории, которая, приехав туда в отпуск, познакомилась с интересным мужчиной, через три дня он осмелился взять ее за руку, через неделю несмело попытался обнять за талию, а она ему на это сердито заявила: «Ты, видно, думаешь, что мы сюда на год приехали?» Сама вздохнула глубоко, «на пару кубометров», попыталась разобраться в том, что сейчас в душе творилось – вот так ее за руку еще ни один мужчина не брал, и это вызвало совершенную бурю эмоций. Своей циничной, трезвой, медицинской стороной рассудка она попыталась уменьшить накал, вспомнив выражение про бурю в стакане воды, но не прошло. Очумелая какая-то была, сама себе удивлялась.
А красный как рак пациент еще и закултыхал на своем увечном языке что-то, что медсестра привычно сумела понять. И, страшно гордясь собой, своей волей и выдержкой, сумела дать драматическую паузу аж в целые четыре секунды, прежде чем сказать: «Да!» В ЗАГС сбегали и расписались в обеденный перерыв. И стала Рувинская Берестовой.