Отбежали на пару сотен метров, и встали не сговариваясь, словно кто окликнул. Здоровяк запаленно дышал, как загнанный конь, но тело товарища так и не бросил. Уставились живые на Берестова. С той стороны, где медсанбат – крики, пальба, вопли, воет кто-то не по-людски, как бывает от предсмертной боли и ужаса. Танковые пулеметы трещат прямо посередке расположения. И понятно: каюк медсанбату.
– Переехали кого-то пополам, у нас так Прохоров выл, когда через него танк проехал, – хмуро заявил пулеметчик, который вроде как и стоял на ногах, но словно скукожился весь, к земле его тянуло, вот он и скомкался, сам того не замечая.
Берестов понял намек, лег сам, сделал знак рукой. Оба бойца плюхнулись без споров, с облегчением.
– Диски? – намекнул-спросил пулеметчика. Тот спохватился, замелькал пальцами, тихо пружинка в магазине защелкала, сжимаясь, принимая патрон за патроном. А сам начштаба в этот момент стал ломать себе голову извечным вопросом: «Что делать?».
И выходило, что все, что он может – это сейчас постараться собрать в лесу тех, кто успел убежать, потому как на все остальное сил и средств у него нет совсем. Пощупал рукой противогазную сумку на боку – в этом медсанбате положенного для документов металлического запираемого ящика не оказалось почему-то, и потому он самые ценные бумаги и обе печати таскал с собой. Это было серьезным нарушением основ делопроизводства, но оставлять документы в простом фанерном коробе без замка он тоже не смог. Получается, был прав.
– Серегу похоронить надо, тащ стралтн! – сказал пулеметчик. Показал глазами на мертвеца.
– Нет, – отрезал Берестов.
– Товарищ старший лейтенант, не по-людски так, дружок он нам был!
– Шивые вашнее! – тихо рявкнул старлей и так зло глянул, что пулеметчик на минуту оробел, такого волчьего оскала не мудрено было испугаться. И бойцы, переглянувшись, подчинились. Погибшего все же дал закидать ветками, но крайне убого, за пять минут, разве что удивленные глаза закрыли.
И повел бойцов туда, где ожидал найти выживших.
Красноармеец Сидоров, санитар
Лютого старлея испугался больше, чем немцев. Те уже встречались, а тут летеха так ощерился свирепо, что опешил Сидоров, хоть сроду был не самого робкого десятка. Показалось, что умом краском тронулся, чему способствовало и косноязычие, странное для строевого командира, такой и пристрелить может сгоряча, видно же – бешеный!