– Кто вы? – спросил он твёрдым голосом, хотя и не ожидал ответа.
Фигура медленно повернулась к нему. Лицо было бледным, почти прозрачным, а глаза – пустыми, как бездонные колодцы. Это был призрак. Он не сказал ни слова, но священник почувствовал, как в воздухе повисло напряжение, словно сама природа затаила дыхание.
Отец Джеймс сделал шаг вперёд. Его сердце билось ровно, а разум оставался ясным. Он не боялся. Ведь все, что происходило вокруг, было частью большого замысла, который он хоть и не мог до конца понять, принимал со смирением.
– Вы потерялись? – спросил он с состраданием в голосе. – Могу ли я помочь вам найти покой?
Призрак смотрел на него, не двигаясь. Затем он медленно поднял руку и указал в сторону поместья. Его движение было плавным, почти невесомым, но в нём чувствовалась какая-то невысказанная мольба.
Отец Джеймс кивнул. – Хорошо. Я пойду туда.
Призрак начал растворяться в воздухе, как дым, уносимый ветром. Через мгновение он исчез, оставив после себя лишь ту самую шахматную фигуру.
Священник стоял на месте, глядя в пустоту. Он не чувствовал страха, только лёгкую грусть. Что-то в этом призраке напомнило ему о еще живы но уже потерянных душах, которые ищут спасения, но не могут, вернее не хотят по настоящему, найти его. Когда священник подошёл к воротам поместья, его взгляд упал на статую льва, охраняющую вход. Каменный зверь казался живым в тусклом свете заката. Отец Джеймс вздохнул и постучал в дверь.
– Вот и вся история, монсеньер, я рассказал все так, как оно было на самом деле, и, если вы поверите мне, мы просто обязаны разобраться с этим происшествием и попытаться помочь бедному лорду.
– Вы говорите о вещах, которые давно стали пылью в углах этого дома.
Священник опустился в кресло напротив, положив фигурку на стол между ними. Пламя камина отражалось в глазах отца Джеймса, делая их похожими на витражи церкви – те самые, что рассказывали истории без слов.
– Пыль, монсеньер, иногда скрывает следы, – он провел рукой над фигуркой, не касаясь ее. – Но даже пыль можно развеять, если свет падает под правильным углом.
Граф нахмурился, его пальцы сжали ручку кресла. Он привык к прямолинейности слуг и молчанию стен. Эта игра в аллегории раздражала, но вместе с тем будила что-то забытое – тягу к загадкам, которая когда-то вела его перо по бумаге.