– Во-во… Вот это держи в себе. А то будет беда, бывало такое. Как нахлынет, зажмурься, представь себе, что ты ныряешь в ледяную ванну. Храни себя от беды.
Джемма прижалась к уютной пышной груди Мадлен, тихонько вытерла откуда-то взявшиеся слезы, кивнула.
– Когда мне идти?
– Через три дня. Завтра к Великой, потом два дня на сборы, и вперед. А пока отдыхай, попрощайся с подругами, соберись с духом и силами. Ты готова, девочка!
…
– Ну да… Мне говорили, что от тебя идут токи порока. Это очень странно и будоражит – внешность ангела, а аура страсти. Закат не зря тебя тянет, такие, как ты рождаются раз в несколько лет. Тебе там будет несложно, но у меня на тебя много планов. Встань напротив!
Джемма послушно встала у стены, ровно туда, куда указывал длинный, прямой, как спица палец в черной перчатке. Рамона так же, как всегда была в темно-фиолетовой накидке, которая скрывала ее фигуру, а свободный широкий капюшон прятал голову и лицо. И лишь отсвет белоснежной фарфоровой кожи на какое-то мгновение озарил ткань изнутри, как будто там, в таинственной глубине почти монашьей одежды взошла луна. Рамона постояла так минуты три, обжигая Джемму черным пламенем глаз, потом вдруг скинула капюшон и провела ладонью по струящимся вдоль щек прядям черных волос. Джемма вздрогнула. Рамона оказалась молодой и дьявольски прекрасной. Вот только ее красота вызывала страх.
– Я ее боюсь, Тат… Она похожа на волчицу – знаешь, такую – юную, хищную, безжалостную. Вроде, такая красивая, ангел просто, а как будто вот-вот клыки покажет. И в горло вцепится.
Татта слегка вздернула уголки полных губ, но улыбка не получилась, так – странная гримаса. Она плеснула в бокалы немного вина, быстро и ловко закрутила желтый, дышащий слезой сыр в тончайший, как лепесток лаваш, сунула в получившуюся трубочку пару колотых и почищенных орехов, тоненько нарезала инжир.
– Больше ничего нет, Вареничка. Не ждала я тебя, соскучилась страшно. Поверить не могу, что ты завтра уедешь навсегда. Вот не могу поверить!
Джемма пригубила вино, кинула в рот пластинку инжира, куснула лаваш. Ее не покидало ощущение ирреальности происходящего, это ощущение мучило, и вино показалось спасением. Оно чуть затуманило голову, приостановило скачущие, как зайцы мысли, остудило горящие мозги. Татта тоже потягивала вино, чуть-чуть, еле касаясь губами краешка бокала, она смотрела куда-то мимо подруги в сторону окна.