Иногда Герману приходилось даже танцевать. Конечно, не самому, а на руках у изрядно захмелевших отца или матери. Тогда он сразу же приковывал к себе внимание посторонних ему людей, и это, на удивление, нисколько его не пугало, а наоборот, веселило. Словно чувствуя на себе их уставшие от бессмысленной жизни взгляды, он начинал громко смеяться, сучить ножками и крутить головкой из стороны в сторону.
Находиться в компании ему нравилось гораздо больше, чем сидеть одному в запертой комнате.
– Ах ты, маленький артист! – хохотал Николай, легонько ущипнув сына за щёчку. – Любишь же ты привлекать к себе внимание!
– Глядишь, станет какой-нибудь звездой! – раздался чей-то голос из числа захмелевших гостей, которые никак не хотели расходиться по домам; хотя стрелки на часах уже давно перевалили за полночь.
– А то! – воскликнула Лариса. На какое-то время она представила своего мальчугана в лучах славы и всеобщего признания, и из глаз у неё чуть не полились слёзы. – Он такие порой концерты закатывает, любо-дорого смотреть!
От её слов никто не удержался от смеха. Невероятно, но Герману удалось пробудить во всех членах неугомонной компании какие-то доселе неизведанные им светлые чувства. Каждому вдруг захотелось подержать его на руках, потискать и посюсюкаться, как со своим собственным ребёнком. И так ещё полчаса бедный мальчишка ходил по рукам, прежде чем его уложили в кроватку…
* * *
Шло время, и отпрыск семьи Модестовых рос, привыкая к окружающей его среде, к дому, к родителям… Непростая, многогранная личность Германа начала складываться ещё в то время, когда он учился ходить, произносить первые звуки, а затем с помощью слов выражать свои детские мысли и желания. Он унаследовал от отца упрямый, капризный и непоседливый характер, а от матери – массу всевозможных страхов, беспокойный нрав и нервозность.
Однако в мальчишке всё же было нечто такое, что делало его уникальным, непохожим ни на кого и своеобразным. У того прослеживалась очень тонкая и чувствительная натура, обладающая харизмой, не приемлющая никаких форм грубости и насилия.
Ах, до чего же было ему невмоготу сносить побои отца, который нередко поднимал на него руку, и матери, имевшей обыкновение устраивать истерики по любому поводу, – от неё он даже чаще, чем от отца, получал свою порцию оплеух и шлепков по попе, стоило только ему в чём-либо ослушаться! Особенно его угнетала музыка, лишённая красоты и изящества, которую они врубали на всю катушку во время бесконечных шумных попоек!