– Но наша дочь, я могу забрать ее?
И внезапно жена смеется – страшно, горько, точно обреченный на смерть последней услышанной шутке:
– Полина одна из нас. Она – продолжение рода. Набирающий силу молодой росток. Скоро и она почувствует зов своей природы. Ты ее не удержишь и не убережешь. Спасай самого себя.
– Кофе почти остыл, – добавляет Лика, и я покорно выпиваю все, сглаживая горечь одним глотком воды. Не зная, что еще сказать, встаю, подхватывая сумку. Жена молчит, пристально глядя мне в глаза. Останавливаю порыв шагнуть к ней и поцеловать – как всегда, перед уходом на работу. Разворачиваюсь, но уже в дверях медлю и спрашиваю:
– Кто такая Повилика?
– Повилика – это мы, – голос Лики эхом разносится по кухне и оседает пеплом на руинах моей счастливой прежней жизни.
*
Лика смотрит в окно и кутается в халат. Влад идет по дорожке к припаркованной машине. Замирает, взявшись за ручку, и глядит в сторону дома. Женщина делает шаг назад вглубь кухни – так ее не видно с улицы. Внутри щемит и давит – точно сердцу тесно в груди, и хочется выпустить наружу этот лихорадящий, отдающийся в ушах громкий стук, заглушить мучительную боль. Она берет короткий ножик для чистки овощей и зажимает лезвие в кулаке. Нервы взвывают, порез кровоточит, и внутренняя пустота заполняется внешним раздражением. Не отдавая себе отчета в действии, Лика подносит руку к недопитому стакану Влада- алая кровь капает в прозрачную воду. Когда жидкость в стакане становится розовой – выпивает содержимое залпом, а после задумчиво смотрит на все еще кровоточащую ладонь.
– Надо прижечь, – говорит вслух самой себе и опускает руку на раскаленный песок жаровни. Ожог вздувается на тонкой коже.
– Будет шрам, – констатирует Лика и включает холодную проточную воду. Первый шрам за тридцать восемь лет – начало ее новой и, вероятно, весьма короткой жизни.
Снаружи слышится звук заведенного двигателя и шуршание шин отъезжающего автомобиля.
– Прощайте, мой господин, – шепчут губы, а в темно-синих глазах цвета зимней ночи гаснет одна звезда.
*
Ветви цеплялись за изодранный подол, кряжистые вековые корни усложняли бег. Родной знакомый лес в темноте стал враждебным, пугающим, чужим. Она не чувствовала ног, ломилась в самую чащу, надеясь спрятаться в сердце дебрей. Ветви до крови царапали лицо и руки, ссадины жгло и мучительно кололо в боку, но, спотыкаясь и падая, она вновь поднималась, чтобы бежать вперед.