Карима почувствовала, как внутри поднимается волна протеста. Брак. Союз. Безопасность. Все эти слова казались ей чужими, навязанными. Ее душа рвалась туда, за стены дворца, к безбрежным пескам, к шепоту ветра, который она одна слышала так отчетливо.
Она перевела взгляд на резное окно, выходившее на восток. Туда, где за горизонтом лежали неизведанные земли, выжженные пустоши, о которых ходили лишь смутные, тревожные слухи. Отец в последнее время часто хмурился, изучая донесения с восточных караванных постов. Что-то темное шевелилось там, вдали. Но здесь, в прохладе дворца, об этом предпочитали не говорить громко.
«Они хотят запереть меня здесь, – с горечью подумала Карима, глядя на далекие дюны, уже подернутые знойной дымкой. – Связать долгом, браком, правилами. Они боятся пустыни, боятся силы, которую не понимают».
Она стиснула кулаки. В глубине души, там, где рождался запретный зов, зрела уверенность: рано или поздно ей придется выбирать между долгом принцессы и своей истинной сутью. И выбор этот изменит все. Ветер за окном снова усилился, принеся с собой еле уловимый запах сухой грозы и далеких, бескрайних песков. Пустыня звала. И Карима знала, что однажды она ответит на этот зов.
Глава 2: Тень на Востоке и Тревога в Сердце Оазиса
Урок с визирем Хакимом закончился так же неудовлетворительно, как и начался. Карима вышла из учебной залы с тяжелым сердцем, слова о долге, браке и Катастрофе эхом отдавались в голове. Ей хотелось снова вскочить на Зафира и умчаться в пустыню, подальше от удушающей атмосферы дворцовых интриг и ожиданий. Но вместо этого она направилась в покои отца.
Султан Омар бин Рашид аль-Малик, правитель Золотых Песков, был человеком мудрым и справедливым, но бремя власти и беспокойство последних месяцев легли тенью на его лицо. Карима застала его склонившимся над большой картой пустыни Аз'Мар, разложенной на низком столике из резного сандалового дерева. В руке он держал янтарные четки, но пальцы его были неподвижны – признак глубокой задумчивости.
– Отец? – тихо позвала Карима.
Султан поднял голову. В его глазах, обычно теплых и лучистых, мелькнула усталость, но при виде дочери они смягчились.
– Карима, дитя мое. Проходи. Визирь сказал, ты снова испытывала его терпение?
– Он испытывал мое, отец, – вздохнула Карима, опускаясь на подушку напротив него. – Опять твердил о моем предназначении и опасности пустыни. И о посольстве из Султаната Полумесяца.