– Мамка, да мамка! – капризно причитала Петровна, будто та собиралась корзину унести.
Озадаченные громким криком, во дворе недоумённо замерли куры, а белый щеголеватый петух с алым ребристым гребнем скандально-резко кокнул, как будто клюнул по жести, дёрнул сплющенной головой и важно переступил с ноги на ногу.
– Смотри, клевачий! – напомнила мать.
С того дня Марусе не было заботы с цыплятами: Петровна сама наливала в блюдце воду, крошила ножом варёные яйца, щипала, обжигаясь крапивой, мокрицу на грядах, заглядывала под доски, отыскивая червяков. То и дело её тонкая рука просовывалась в дырявое днище перевёрнутого плетня, возбуждая там писк и суматоху, – под плетнём теперь сидели цыплята.
Петруха, лишённый решающего хозяйского голоса, сдвигал на глаза кепку:
– Что толку-то, половина, увидите, окажутся петухами. Складней бы инкубаторских купить в городе. – И грозил дочке: – Ты, Петровна, опять без палки ходишь?
А та капризно морщилась. Речь шла о том клевачем петухе, атласно-белом, форсистом, которого он недавно выменял на рыбу в соседней деревне. Бывшие хозяева предупредили, что товар – птица опасная. Петровне было строго-настрого наказано ходить по двору с палкой, которую договорились ставить около крыльца и называли «палкой для клевачего петуха». В первые дни, правда, Петровна не выпускала её из рук, издали для острастки потрясая ею, но петух вёл себя смирно: следом ни за кем не ходил и сзади не подкрадывался. Петровна и забыла о палке.
Однажды утром Петруха и Маруся услышали отчаянный, надрывный визг под окном, кинулись на улицу. Петровна стояла неподвижно посреди двора, глаза её были плотно сжаты, из-под правого по щеке тянулась алая полоска с тёмной каплей на подбородке. Рядом, у ног её, судорожно бил клювом в сухую землю петух. Тут и родители заголосили. Маруся, растягивая ругательства в один воющий звук, прижала дочь затылком к груди, вытерла подолом кровь. Петровна сопротивлялась – голосом. С трудом разжали ей пальцами веки: глаза были целы. Тогда только вспомнили про петуха.
Петух, словно нехотя, тронулся с места – и вдруг побежал размашистым шагом. Азартно и зло кокая, он долго метался по двору, то резко поворачивался, опираясь крылом о землю, то, зажатый в угол, перелетал через головы мимо хватающих рук, – в хлев его всё-таки загнали.