Благословенная минута! Передо мной мой класс. Словно случайно встретился с человеком, с которым некогда был связан душевной близостью, но потом почему-то разошёлся, молчаливо договорившись оставаться всё-таки друзьями, – и грустно, и немножко стыдно.
Вздыхается глубоко.
Оконца небольшие, доска с краю, так как ей мешает шкаф, высокая белая печь до потолка, входная дверь застеклённая, парт три ряда и стол учительский.
Прохожу к доске и обнимаю взглядом весь класс. На всём ещё лежит милая мне сейчас печать только что закончившихся занятий, движенья, суматохи, словно минуту назад ревущая ватага школяров, распущенных на каникулы, ликуя, высыпала отсюда. Ряды парт неровны, повсюду разбросанные тетради, растоптанный мел, с доски не стёрто, а рядом со столбиками алгебраической задачи, выведенными нетвёрдой рукой, начертан виртуозным штрихом чей-то профиль, с тщанием выведен кукиш, запечатлены в лаконичном виде некоторые истины бытия, как то: «Муся – дубина», «Налив – любимчик» и прочее.
А вот и парта моя.
Парта есть место, с которого человек с семи до семнадцати лет с перерывами на каникулы и перемены наблюдает за мирозданием, имея при этом цель познать истину и дожить до звонка. Крышка её затёрта локтями и испещрена кляксами, формулами. Внутренность парты скрыта от посторонних глаз и поэтому наиболее содержательна: вот учебник зоологии, весь изрисованный, видно, хозяин его не был особенно горячим поклонником науки сей; вот из тетрадного листка голубок, крылья которого пестрят красными чернилами; здесь же резинка и горсть скатанных из бумаги пулек, предназначенных для чьего-то затылка; сломанный карандаш и перочинный нож с расколотой ручкой составляют остальные предметы ежедневного обихода.
В согласии сейчас глаза и душа моя: здесь каждая деталь молвит о чём-то понятном мне; ничто не раздражает меня, ничто не кажется лишним, и страшно потревожить единую пылинку этого мирка о четырёх стенах. Увы! – нет теперь меня для него, но он – этот мир – для меня вечно будет существовать… Так рассуждаю я, но рассуждения мне становятся неприятны; кажется никчёмным и желание сделать в эту минуту какие-то выводы, принять торжественную позу, тронуть холодком рассудительности желанную непосредственность чуткого сердца.
Всё в июньском свете, колышутся за окнами молодые липы, играя на стенах густыми тенями; запылённая сетка паутины треплется за стеклом знойным порывом. Полоса солнца, лежавшая, когда я вошёл, на полу у доски, доползла уж до парт… Пресыщенный наслаждением созерцания, выхожу из класса вон.