Заметив, что я повернулся к нему и приготовился его слушать, он сказал:
– Я Вам расскажу историю… из плена, – произнес он это слово как-то недовольно, стыдливо, и посмотрел на меня, стараясь прочесть на моем лице мое отношение к нему.
Я сидел спокойно, дожидаясь продолжения его рассказа и не показывая своего удивления тем, что человек был в плену. Несколько лет тому назад было еще такое мнение, когда к таким людям относились недоверчиво, с презрением. Люди же попадали в плен, убегали, совершали героические подвиги. А если кому-то не удавалось убежать, то они и там боролись с фашизмом, не покоряясь врагу. Один из лучших тому примеров – герои Бухенвальда.
Позор был уделом лишь тех, кто сам пришел к врагу, или в лагере продавался за пайку хлеба.
– В начале войны мне мало пришлось быть на фронте, – начал он, видя, что я не удивляюсь, а спокойно слушаю его. – Попал в окружение. Попытка перебраться к своим не удалась. Пошел к партизанам. По дороге схватили меня полицейские и доставили в лагерь. Нас было двое… Друг один, орловский. Служили вместе в одном артиллерийском полку.
Он прервался. Ему было трудно говорить, да и вспоминать прожитое нелегко. Поиграв пальцами по столу, он кивнул головой, вроде «была не была», и продолжил:
– Был я тогда молодым, сильным, здоровым парнем. И вот таким образом попал я в этот треклятый плен. Стыдно, но ничего не поделаешь. Началась, так сказать, жизнь под чужим небом, под охраной. В Рудне нас поместили в одном дощатом бараке во дворе маленького завода по выработке сгущенного молока, на окраине города. Нас пятеро – первые в этом лагере. Комнату нам отвели два на три, точка в точку – ноги протянешь только. Голода не ощущалось. Хлебец имелся еще деревенский, а банку горячей воды давали немцы.
На другой день заходит к нам длинный, тонкий, как высохшая осина, горбоносый ефрейтор и говорит на ломаном русском языке:
– Русский зольдат к нам пришёль. Сам. Они будут жить корошо.
Нас, конечно, заинтересовало: какая это гадина сама пришла на милость к фашисту?
В другой, такой же маленькой комнате, ближе к выходу, сидели на лавке и курили немецкие сигареты трое молодых парней в русской военной форме. Русскими их называть как-то не к лицу: изменниками оказались. Они стали предлагать нам сигареты. Я отказался – сказал, что не курю. Я и смотреть на них не мог, а не то, чтобы у них из рук курево брать. Товарищи мои взяли: отказаться было трудно – курево что хлеб, своего не было. Ну и я все равно не вытерпел, слюнки потекли, взял у своего друга орловского маленький чинарик. Курил этот поганый недокурок как-то без души и сладости, а потом бросил и растоптал его. В горле что-то давило, першило. Разговорились, что да как. Они держатся бодро, весело, смеются. Как же им не бодриться, когда им сказали, что будут жить на немецком пайке, кроме водки! Голодать не будут, ну и жизнь спасли свою от пуль. Дали им вот уже по пачке сигарет, накормили.