– Ну че, хороша бабкина печка? – заглянула ко мне за занавеску старуха, как только я мучительно разлепил железные веки.
– Ага, ништяк! – проскрипел я наждачным горлом, очень медленно соображая, кто я такой. Как ни удивительно, кто эта бабка и откуда я здесь, я помнил, а вот ни ночи, ни самого себя – нет.
– Давай, Шуток, слазь! Пожрешь, а там тебе и в дорогу пора. Я тебе харчей на дорожку соберу.
– Тавтология, – пробормотал я, свешивая босые ноги с печи.
– Чаво? – резко отупев, заморгала баба Зина.
– Чего? – тут же забыл я, о чем говорил, чугунная голова тянула вниз. Старуха махнула рукой, я сел за стол, держа свой "шар для боулинга" на плечах обеими руками. Спасительная рюмка портвейна возникла передо мной будто сама.
– О, классно!
Мне полегчало, и я кое-что вспомнил, да так, что аж тело заломило.
– Бабуль Зин, а у тебя внучки нет случайно?
Эти сладкие вздохи, нежная кожа…
– Эй, да как бы была! – покачала она головой в платке:
– Одна я! А ты чего же, жену ищешь? Тогда не туда заехал, девки здесь всего три, да и те перепорченные…
– Да нет, не собираюсь я семью заводить, молодой еще! – заржал я как дурак.
– Ну, это ты зря! Кто ж на твоей могилке поплачет? – выдала бабуля. Вот это по-нашему! А как же мой жаркий ночной бред? Такая горячая, гибкая, послушная… не помню, чтобы мне наяву так когда-нибудь было, даже с Король…
– Так нету внучки-то?
– Нету, говорят тебе! Схоронила я сына-то, давно уж! А сношка, стервь, сразу в город сбежала. Внучки-то у меня и не было, внука растила, вот как ты был… – она тяжело вздохнула, вперив в меня тяжелый взгляд. Голову будто раскаленный обруч сдавил под этим взглядом. Ну уж нет, я узнаю, что хочу знать! Сны не бывают такими шепчущими и жгущими насквозь жадными губами! Я отдал ей все, что мог, но найду еще, пусть только вернется! А что там с внуком?
– Был? – нажал я.
– Утоп он. Купаться в дождь полез, один. Сволокли его на дно. А ты пить-то бросай, не доведет до добра. Молодой, ведь, а тощий как вороненыш, – покачала она головой.
– Ага, стопудово брошу! – пообещал я, радостно приходя в себя.
– Пойду, покурю!
Может, девку эту найду. Хоть имя узнаю. А может, повторим? Ведь один раз – это только один раз…
…А на крыльце-то благодать! После вчерашнего ливня подсохла трава, весело глядит ласковое, совсем не городское злое, солнышко. Старая черемушка мне веселыми вороньими глазками ягодок подмигивает. Или не черемуха? Рановато, кажись, для нее… За деревом – огород – картошка-лук-морковь, за огородом – дорога, за дорогой – поле, за полем – болото, за болотом – лес. Прямо – калитка и ворота, рассохшиеся, старые. За воротами – улица, посреди улицы – тоже болото, дома его как бы обходят. Оно почти сухое, заросшее, и два дерева – старое и молодое, как дед и внук. Один – согбенный, жженый изнутри молнией, будто прокуренный фронтовой махорочкой, другой – стройненький, светленький, радостно тянущийся вверх, к любви, солнышку, и все-то у него впереди, дурака малолетнего… Ага, "махорочка фронтовая", так может здесь и есть нужный мне дед-ветеран? Пойду, поищу. Заодно и про девочку разведаю.