«Позавчера и сегодня» – это и плач по всем, кто ушел, кого любил и потерял. Но и мудрое осознание того, что они не ушли бесследно.
«Позавчера и сегодня» – письмо из исчезнувшей навсегда страны детства. Давно уже нет ни на какой карте «черты оседлости», нет и переживших ее еврейских местечек – ушел целый мир еврейских будней и Суббот, с обязательным соблюдением заповедей Моисея, с религиозным воспитанием детей, ушел неповторимый мир еврейских праздников, шумных базаров, торжественных и строгих синагогальных площадей, мир цадиков[4]и меламедов[5], балагул[6]и маршеликов[7], покосившихся могильных плит с шестиконечными звездами.
«Позавчера и сегодня» – прощальный взгляд, ожививший исчезнувший мир. И слышится то бесконечно печальная, то отчаянно веселая музыка, и доносятся запахи ванили, корицы и гусиных шкварок, и звучит непонятная речь, и мелькают знакомые лица тех, кого никогда не видел…
И хочется уберечь их от того, что должно случиться.
И все время хочется оглянуться, чтобы убедиться – они есть.
Беседа
«С сигнальным экземпляром в руках»
1995 год
Ноябрь 1995 года, Лев Эммануилович только что выписался из больницы, и я сразу же приехала к нему с сигнальным экземпляром «Позавчера и сегодня». Я знаю, как он ждал этого, как мы ждали. Каждый из нас норовит дотронуться до книги, подержать в руках, дабы убедиться – это не мираж, не сон. Это сбывшаяся мечта.
И мы тихо беседуем, доверяя друг другу первые, быть может, еще не облеченные в парадные и точные слова, но, несомненно, самые искренние впечатления об этом не просто объединившем – сблизившем нас событии.
* * *
Новая книга – всегда событие. Если это твоя книга – событие особого свойства. И полное смятение чувств: смущение, что твое, сокровенное, сделалось вдруг всеобщим достоянием, и изумление – что вот все же книга, почти как настоящая (почему-то всегда мешает это «почти»), и страх, что она последняя (даже если первая), и желание подарить, показать, и тревожное ожидание отзывов. И радость, конечно же, радость. Все это, если вообще – книга. Но «Позавчера и сегодня» – книга особая. И если уж для меня, ее редактора, это событие значительное, то что скажете вы, главный виновник этой истории?
Издание этой книги – не просто знаменательное событие в моей литературной жизни, это большое счастье для меня. Задуманная как письмо дочери с рассказа о наших корнях, о моем детстве, о родителях и родственниках, о моем еврействе, о том, что мне удалось сохранить и пронести через всю жизнь, – книга эта, по сути дела, стала для меня итоговой. Итоговой в том смысле, что она подводит черту под всеми пережитыми мною за долгие годы радостями и горестями, сомнениями и уверенностью, отчаянием и надеждой. И как всякая итоговая книга она получилась грустной, хотя первоначальный замысел был иной – светлые, радостные воспоминания о детстве, о счастливом детстве, несмотря ни на какие катаклизмы, лишения и трудности. Всякая итоговая книга, в сущности, грустная книга, книга-прощание. Потому что сколько бы ты ни прожил лет, что бы ты ни успел сделать, все равно кажется, что сделано недостаточно, что след ты оставил малозаметный. Это непреложно.